яйцо и обрадовалась ему, как всякий год, будто золотому браслету. Ягнята и козлята весело прыгали на зеленой траве, и Снефрид смеялась, глядя на них: охотно запрыгала бы вместе с ними.
Вздохнув, она ушла в женский покой и стала разбирать выстиранные рубашки, отыскивая прохудившиеся места, куда нужно поставить заплатки. После стирки всегда находятся такие места. Для заплат у нее имелись в ларе несколько уже сношенных рубах, из которых можно вырезать куски покрепче – с подола, где ткань почти не изнашивается. Она рылась в ларе, как вдруг услышала позади себя легкий скрип двери.
Это могла быть Мьёлль, но никакого звука шагов Снефрид не услышала, и это было подозрительно. С дурным предчувствием она обернулась и убедилась, что была права: у двери, уже наложив внутренний засов, стоял Триди. Он не выглядел угрожающе, но по его спокойному лицу Снефрид угадала: время увиливать прошло.
Она выпрямилась у ларя и скрестила руки на груди. В доме они вдвоем, Мьёлль и Коль возятся с животными.
– Что это значит? – с несколько надменным удивлением спросила она. – Что ты забыл в женском покое?
Снефрид не боялась, что Триди станет домогаться ее самой. Но ларец, обернутый в мешковину, был спрятан на дне того самого ларя, возле которого она стола; крышка была поднята, и тайну прикрывал от волчьих глаз пришельца лишь ворох разного тряпья.
– Не бойся, – почти дружелюбно сказал Триди и сделал несколько шагов к ней, не подходя, однако, вплотную. – От тебя самой мне ничего не надо. Но я не могу сидеть здесь весь век, пока дело не движется.
– Какое дело? – Лицо Снефрид, как всегда от волнения, стало замкнутым и жестким, что лишало его красоты, но придавало королевскую внушительность.
– Ты знаешь, какое, – так же спокойно, почти мягко, ответил Триди. – У твоего мужа, Ульвара, было кое-что, что ему не принадлежит.
– О чем ты говоришь? – Снефрид изобразила на лице легкое недоумение.
Триди не сразу ответил, а некоторое время рассматривал ее с расстояния в два шага.
– Ты такая удивительная женщина… Снефрид, – сказал он потом, будто язык его с трудом справлялся с ее именем. – Такая красивая… и одаренная таким присутствием духа. Но сейчас ты играешь с острым ножом.
– Нож – это ты?
– Я никогда не был ловок в играх с женщинами. Жизнь моя… не много мне оставляла для этого возможностей. Твое счастье, что у нас был закон – не воевать с женщинами и детьми. Те, у кого нет мужской защиты, могли нас не опасаться. И даже теперь, когда нас осталось только трое, мы не изменим нашему закону.
– Вы – это кто?
– Мы – это люди Стюра Одноглазого.
Снефрид была готова услышать именно это, но когда имя «морского конунга» произнес наяву хрипловатый мужской голос, невольно вздрогнула.
Итак, все ее догадки и предчувствия верны. Этот человек пришел сюда по следам того мертвеца, что лежал у Хравнхильд.
– Ты знаешь о нас? – От Триди не укрылось ее волнение.
– Слышала что-то насчет большого камня, который нужно поднять, – насмешливо ответила она и смерила взглядом рост и плечи Триди. – Тебе, должно быть, нелегко пришлось, сложением ты не Старкад.
– Камень – это мелочь. Главное – дух. Для нас превыше всего была честь. Мы сражались не за добычу, а за славу. Никто из нас никогда не сдавался врагам, а если уйти было нельзя – погибал, унося с собой как можно больше. Никто из нас не умер и не умрет «соломенной смертью». Но мы не бахвалимся – нашу славу знает Один, этого достаточно.
Снефрид молча слушала эту речь, произносимую негромким, хрипловатым голосом, и чувствовала, как много за этим стоит. Все это было достойно восхищения, но ей очень хотелось, чтобы последователь этих прекрасных законов сейчас находился где-нибудь не ближе Готланда. И сейчас, и до самого Затмения Богов.
– Превыше всего мы чтим Одина и своих братьев, живых и павших – с ними нам еще быть вместе целую вечность. Потому я и пришел к тебе.
– При чем здесь я… и твои братья?
– Шесть лет назад мы встретились с Эйриком Берсерком, и наши дисы, видать, уже были мертвы. Погибли почти все наши люди, а ведь нас тогда было шестьдесят. Уцелели только я, Хаки и Аслак. Хаки сумел вынести самую ценную часть нашей добычи – сокровище, запертое в ларце. Ключ был у Аслака. Мы перебрались в Хебедю, но Сигтрюгг прослышал о той битве и догадался, что самое ценное мы спрятали. За нами охотились, нам пришлось скрываться. Мы разделились, но перед этим Хаки устроил так, чтобы ларец перешел к случайному человеку. На него никто не подумал, и он спокойно вывез ларец. Это и был твой муж, Ульвар. Они играли, и Хаки ставил ларец, пока ему не выпали худшие кости. Но он взял с Ульвара слово, что получит ларец назад, когда привезет сотню серебра. Ведь этой сотни тебе не хватает, чтобы расплатиться с долгами?
– И у тебя она есть?
Пока Снефрид слушала Триди, у нее пропала охота отпираться. Его спокойная откровенность оказалась заразительной – ей стало стыдно лгать и притворяться перед человеком, который раскрыл перед ней все свои тайны.
– Нет. У Хаки была сотня. В последний раз я видел его год назад, он показывал ее мне и сказал, что думает отправиться забрать наш ларец. Там, где он был, его нет с осени, и никто о нем не знает. Я думаю, он пошел за ларцом.
– Но серебра у тебя нет. Без денег я не отдам залог. Как ты сам сказал, мне нужно расплачиваться с долгами.
– Ты могла бы… поверить мне, – с усилием произнес Триди; было видно, что его унижает необходимость просить. – А когда ларец будет у меня…
– Но у тебя нет ключа, ты не можешь достать это сокровище.
– Его не нужно доставать. Рог Фрейра и в ларце свое дело сделает не хуже. Когда я получу его, я смогу… – голос его стал еще ниже и тише, – оживить наших павших братьев.
– Что? – Снефрид раскрыла глаза; с ней будто заговорил тролль из-под земли.
– Я знаю как. Одна мудрая женщина… открыла нам тайну заклинания. Если отвезти ларец на то место, где была битва, и произнести его, то они все выйдут со дна морского. Эгир отпустит их в обмен на ларец. Всех наших братьев. Мы снова будем вместе. Те, кто был стар, станет молод, закроются все раны, вернутся былые силы. И никто, никогда больше не сможет ни одного из нас убить…
Его
