смертельная вражда, но сам не испытал на себе остроту русских мечей.
– Древляне в греческой грамоте не больно-то сведущи, – напомнил Ратияр. – А вот у Предславичей… они же и читают, и книги свои имеют.
– Те книги – моравские, – сказал Торлейв. – И язык другой, и граммы [54] другие. Чтобы там кто-то по-гречески знал – я такого не слышал.
– Предслав знал, – сказал Мистина.
– Думаешь, успел кого научить? Он умер чуть не тридцать лет назад…
– Меньше. Мне было примерно как тебе сейчас… И двадцати пяти лет еще нет.
– Никого он не мог научить, – настаивал Торлейв. – Все его дети тогда по-славянски едва говорить умели, внуки малы…
– Стой, а Олег? – перебил его Альв.
Все замолчали – свергнутый руками Мистины прежний киевский князь незримо появился между ними.
– Думаешь, Предслав мог его по-гречески научить? – спросил Мистина.
– А мы и не знали? – усомнился Торлейв.
– Он в Киеве с тех пор, почитай, и не жил, – напомнил Ратияр. – Раньше мог скрывать: не любили у нас тогда греков-то. А после обретался то у моравов, то у ляхов, теперь у древлян. Может хоть по-ётунски говорить, мы и не проведаем.
– А он с древлянами здешними… – Асмунд вопросительно посмотрел на Мистину, – не сносился ли?
Мистина в свою очередь посмотрел на Люта, и тот покачал головой:
– Я такого не слыхал.
– Выведай, – велел Мистина, и Лют кивнул.
– Зачем ему здешние древляне, – заметил Ратияр, – когда он в земле Деревской живет который уж год?
Все еще помолчали, мысленно оценивая, мог ли христианин Олег Предславич войти в союз с древлянами ради борьбы с общими врагами-киянами. Сперва своими древлянами, потом здешними…
– Не доверяет он им, – с некоторым, однако, сомнением сказал Лют. – Бранился той осенью: он Володиславу верил, как родичу, а тот пытался его дочь умыкнуть.
«Когда мы ее чуть не застрелили», – добавил он про себя, с холодком в душе вспоминая тот миг посреди сырого осеннего леса, под старыми дубами с мхом на толстых ветках, когда яростно кричал отроку «Бей!», понимая, что стрела может попасть не в лиходея, а в Горяну в руках лиходея. И еще понимая, что ее похищение принесет больше бед, чем смерть.
– Горяна… – подхватил Торлейв, которого это замечание навело на новую мысль.
– И эта греческой грамоте разумела? – удивился Мистина.
– Нет. Но это еще обида Олегова, сверх прочих прежних. Уж у кого причины есть не любить и тебя, и весь род Ингвара – это у него. Ты, прости, его обидел, отца его… а Святослав – Горяну. Ну, что ее за Улеба князь не пустил замуж. И Олег мог знать по-гречески… и уж точно знает, что письменами тоже можно проклясть!
Все задумались, проверяя про себя эти рассуждения. Обиды старые и новые, грамотность, связь с древлянами – все указывало на внука Олега Вещего.
– Но Олег – и сушеные жабы? – усомнился Мистина. – Да и сам он во Вручем.
– У него здесь родни два десятка человек, – напомнил Ратияр. – Вся Предславова чадь. Мог помочь кто-то.
– Станимир? Остроглядовы сыновья?
– А ты б за них руку дал?
– Нет, не дал бы, – согласился Мистина. Он тоже не забывал все эти годы, у кого и за что есть причины его ненавидеть. – Среди них поискать метателя жаб?
– Похоже, там затаился… жаба такая, – поддержал Лют.
– Ну, будем искать жабу, – подвел итог Мистина. – Сделаем так…
* * *
Киевское урочище Козары находилось близ Почайны. Хазары жили здесь издавна, еще с тех времен, пока поляне платили им дань. Не раз они были изгоняемы отсюда, но потом постепенно возвращались, привлеченные выгодами Киева как узла на пути с востока на запад. Здешние «жидины» по крови были хазарами, но исповедовали иудейскую веру; они были связаны с рахдонитами – богатыми купцами-иудеями, чьи торговые пути протянулись через весь свет, от Кордовского халифата на западе до страны Сина на востоке. Сами рахдониты появлялись в Киеве нечасто, даже не каждый год, но всегда платили мыто со своих товаров и подносили князю и воеводам дорогие дары. Козарские «жидины» были далеко не так богаты и изо всех сил старались ладить с киянами. Проживая здесь поколениями, они языком и образом жизни мало отличались от соседей, но, роднясь между собой, сохранили степняцкий облик. Многие, как и в самой Хазарии, почитали Тэнгри и Умай, но занятые торговлей были единоверцами настоящих иудеев-рахдонитов.
Уже почти стемнело, когда у ворот торговца-жидина, по имени Рувим бар Манар, постучали. Стучать пришлось довольно долго, но наконец на лай пса вышел кто-то и окликнул: кто там?
– Это друг, – ответил ему приглушенный мужской голос. – Позови хозяина. Мне нужно его видеть. Дело великой важности. Вы пожалеете, если не захотите меня выслушать.
Через какое-то время на двор вышел сам хозяин, Рувим – уже немолодой человек, из тех, чей род жил в Киеве не первое поколение.
– Это я, Торлейв, сын Фастрид, – тихо сказал ночной гость под воротами. – Впусти меня, я расскажу кое-что важное.
Не сразу хозяин ему поверил, но наконец ворота раскрылись и во двор скользнули трое мужчин. Двоих Рувим уже знал: это был Торлейв и его слуга, тоже хазарин, Илисар. Третьего тут видели в первый раз – немолодой крепкий мужчина грозно зыркал вокруг единственным глазом.
– О мой Бог! – Рувим отшатнулся. – Что за разбойника ты привел, Тови?
– Шалом! – мрачно бросил одноглазый, чем поверг хозяина в еще большее изумление.
– Это мой человек, – сказал Торлейв. – Пойдем скорее в дом, нельзя, чтобы меня здесь видели. Или чтобы кто-то слышал, о чем мы говорим. Агнер останется снаружи, если его вид тебя смущает. Постережет.
– Прикончу любого, кто сюда сунется! – мрачно заверил Агнер.
По-славянски он пока не говорил, а на северном языке Рувим не понял, но по выражению угадал суть.
Испуганный этим явлением Рувим провел Торлейва с Илисаром в дом – обычную для Киева срубную избу под соломенной крышей. Домочадцы уже было легли спать, но теперь поднялись, полуодетые и встревоженные, зажгли лучину и вставили между камнями печи. Изба слегка осветилась. Дочерей Рувим выдал замуж, с ним жили только жена, ее мать, младший сын и кое-кто из челяди. Сейчас все в испуге таращили глаза на гостей, женщины кутались в покрывала, старуха бормотала молитву.
– Простите, что потревожил вас, – сказал Торлейв. – Я не останусь надолго. Никто не должен знать, что я к тебе приходил, слышите? – Строгим взглядом он окинул изумленных домочадцев Рувима. – Я пришел передать тебе, Рувим, кое-что важное. Моя матушка много лет ведет с тобой дела, мы знаем, что ты хороший человек, и мы не желали бы, чтобы
