Мальчики некоторое время смотрели друг на друга.
— А краля эта твоя, тьфу ты, извини, твоего этого приятеля, она, что же ты думаешь, за здорово живешь за него замуж намылилась? Кому она нужна еще, кроме как такому дураку, без приданого, без фамилии? В дамки выйти хочет.
— В дамы?
— Не важно, — махнул рукой Алексей. Не рассказывать же ему, что он по ночам иногда режется в шашки со своим лакеем. — В люди, в общем. Она ведь как узнает, что женишку отец ни копейки не дал, то — привет, тю-тю, только ее и видели.
— Она не такая, — не удержавшись, гневно сказал Саша.
— Хорошо, — примирительно согласился Алеша, — даже если не такая. Куда он ее поведет? Где жить будут? В гостинице с клопами? Грязные комнаты снимать? А деньги? А служба? А карьера?! Да и потом, — услышав, как скрипнула половица за дверью, совсем другим тоном проговорил Алексей, — бросаться на отца — последнее дело. Перед Богом и перед людьми. И зачем?
— Мне кажется, в ту минуту был готов убить его… мой приятель. Страшно вспомнить даже, но мне так кажется…
В дверях застыла Глафира Антоновна.
— Кого это вы собираетесь убивать, молодые люди? — хохотнула она. — Алекс, ты не позабыл про свои уроки?
— Лечу, маман, — улыбаясь, сказал Алексей матери и повернулся к Саше: — Извини, у меня сейчас музицирование. Заходи как-нибудь в другой раз, буду рад тебя видеть, — добавил он лимонно-кислым тоном.
В дверях Саша столкнулся с младшим братишкой Алексея. Гувернантка стояла к нему спиной, помогая малышу раздеться. Несмотря на все переживания, Саша взглянул на женщину с интересом — это ведь та самая, о которой столько раз рассказывал Сошальский. Интересно, какая она? В этот момент женщина обернулась и оказалась сильно напудренной старухой с накладными буклями. Не удержавшись, Саша прыснул, сдавленно, сквозь смех попрощался с Алексеем и Глафирой Антоновной и побежал вниз по лестнице. Алексей стоял красный как рак, а Глафира Антоновна смотрела Саше вслед с брезгливой гримасой.
Глава 13
Самая ужасная ночь
Часы на Адмиралтействе показывали половину девятого. Саша ускорил шаг. Нужно все-таки переговорить с отцом еще раз. Ведь Алиса ждет его завтра с утра, и неизвестно, как она отнесется к тому, что у него с домашними вышла пренеприятнейшая ссора. Сошальский — враль и подлец, Алиса любит его совершенно бескорыстно, но осадок после его слов поселил в Сашиной душе беспокойство. Он по-прежнему был уверен, что вполне проживет один и сумеет заработать себе на хлеб, но для Алисы, только ради Алисы, хотелось чего-то большего. Но сильнее всего ему хотелось вернуть уважение отца и восстановить собственное к нему уважение. Иначе мир перестанет быть таким светлым и чудесным, как раньше.
Дома во всех окнах горел свет. Даже комната прислуги, которой давно пора было уйти, освещалась яркими свечами. А в спальне князя было настежь открыто окно. Саше не хотелось продолжать разговор с отцом, если Настасья, свидетельница безобразной сцены между ними, все еще в доме. «Будет трепать языком на каждом углу», — раздраженно подумал Саша. И тут же ему в голову пришла другая мысль: а может быть, что-то случилось?
Он взбежал вверх по лестнице, позвонил. Колокольчик разрывался в прихожей, но никто не спешил ему отворить. Потом что-то там сломалось, и колокольчик вообще замолчал. Саша стукнул кулаком в дверь. Дверь распахнулась от удара. Не заперто. Удивление его возрастало. Он направился к отцу. В комнате никого не было. Саша появился вовремя, потому что свечи, расставленные на столе в беспорядке, оплыли. Огонь подбирался к стопке бумаг. Саша сбил огонь и застыл на месте. Отец никогда не зажигал свечей в белые ночи. Он и зимой-то старался не жечь у себя огня. Что же это такое?
Во всех комнатах стояла полная тишина. Саша тихонько позвал отца, потом позвал громче, закричал. Ему никто не ответил. В зале были зажжены все свечи в люстре под потолком, чего в доме не бывало со дня переезда.
Ему становилось совсем не по себе. Кто же зажег здесь столько огня? Грабители? Но им-то как раз свет ни к чему. Да и нет никого. Нужно посмотреть, не пропало ли что-нибудь. Саша еще раз заглянул в комнату отца, в свою, прошел по залу. У них и брать-то нечего. Вот разве что в покоях князя. Он снова вошел к отцу и понял наконец, чего там недоставало.
Это была вещь, которую он знал с детства на ощупь, — кривая турецкая сабля, военный трофей, висевший у отца на ковре. Сабли не было. Мысли полетели каруселью. Он понимал, что каждая из них безумна. Воображение рисовало ему страшные картины: отец, вооруженный кривой саблей, идет по улице; отец замахивается саблей на Алису; окровавленное тело Алисы… О, ужас! Он прикрыл глаза и попытался сосредоточиться. Но мысли были парализованы безотчетным страхом, руки дрожали, а в коленях появилась отвратительная слабость.
В доме оставалось только одно помещение, куда он не посмел заглянуть, — комнаты князя. Превозмогая подступившую тошноту, Саша, словно лунатик, двинулся в покои Налимова. Он осторожно тронул дверь, словно не желая, чтобы и она оказалась открытой. Дверь поддалась, его надежды рухнули. В кабинете на столе точно так же, как и в комнате отца, оплывали свечи. «Кто же это? — лихорадочно думал Саша, сбивая огонь. — Кто же это все…» Князь слишком дорожил инкрустированным столиком, купленным по случаю на эриванском базаре. Даже шахматную доску никогда на него не ставил, боясь поцарапать. Кабинет был пуст. Оставалась спальня. Саша толкнул последнюю дверь…
Отец и князь лежали на кровати, оба с закрытыми глазами, укрытые одним одеялом по подбородки.
— Отец…
Он не успел произнести более ни звука. Какое-то движение на полу привлекло его внимание. Он увидел темную густую лужу. Лужа двигалась, будто живая, и Саша никак не мог понять — почему. Пока не сообразил, что это капли падают и делают лужу живой, капли крови, вытекающей из-под одеяла, кончик которого стал бурым, пропитавшись… Что это кровь его отца, он понять не смог. Он как-то выпал из реальности, позабыл, кто он и где находится, и кто перед ним.
Он вдруг начал кричать. Это он помнил. Не помнил — что именно. Тянул одеяло, но оно не поддавалось, бросился к отцу, но, забыв про страшную живую лужу, поскользнулся в ней, растянулся на полу всем телом, снова вскочил, потянул отца за плечи. Голова его неестественно откинулась назад, еще одно движение, и она покатилась ему под ноги.
Он стал кричать по-армянски, голос свой не узнавал, слишком дикий был голос, страшный. Все его тело ходило ходуном, руки тряслись, и все вокруг завертелось в страшном вихре, сминая жалкие остатки здравого смысла. Последнее, что он успел увидеть, — лицо князя с намалеванной на нем улыбкой.
