— Вас нам послал бог, вы врач?
— Всего лишь недипломированная сестра милосердия, — Ольга отвечала, уже склоняясь над больной.
Та лежала, устремив глаза в небо, словно дожидаясь свыше избавления от страданий. На её бледном, измученном лице, очерченные темными полукружьями, кричали и молили огромные серые глаза. Из прокушенной губы показалась капелька крови.
— Наташа, вы меня слышите? — наклонилась к ней Ольга. — Что вы хотите, Наташа? Вам что-нибудь нужно?
— Умереть, — вдруг хрипло выдохнула больная, обдав Ольгу знакомым по госпиталю запахом умирающего тела. — Помогите мне, прошу вас! Где-то же есть военные, неужели они пожалеют одну пулю?! Если бы я могла… сама. Но бог не слышит меня! Наказывает за гордыню…
Что случилось с нею в тот момент, Ольга не поняла. Переполнившее её чувство жалости и сострадания к больному, беспомощному человеку, такому молодому и так мужественно переносящему невыносимую боль, будто высвободило огромный заряд доселе дремавшей в ней энергии. Ее пучки, горяча кровь, побежали по жилам к самым кончикам пальцев и стали там пульсировать, просясь наружу. Ольга приложила пылающие руки ко лбу девушки. Наташа вздрогнула и затихла. Выражение спокойствия и блаженства появилось на её исстрадавшемся лице. Глаза больной закрылись, и она заснула.
Ольга отняла руки, дрожащие и покрытые испариной, и бессильно поникла, как если бы всю свою жизненную энергию она перелила в Наташу. Девушка медленно приблизилась к Аренскому. Тот поспешно усадил её на ближайший узел.
— Ну как она?
— Заснула.
— Сколько таблеток вы ей дали?
— Ни одной.
— Как "ни одной"?! — Василий Ильич вскочил и подбежал к Наташе.
— И правда, спит, — задумчиво проговорил он, вернувшись. — А выражение счастья и покоя на её лице… Оленька, как вам это удалось?
Ольга пожала плечами.
— Раненые говорили, у меня хорошие руки. Даже просили иной раз руку над раной подержать. Я думала, это у них самовнушение, а Наташе, выходит, помогло.
Аренский достал откуда-то алюминиевую фляжку и налил из неё жидкость в маленький стаканчик.
— Выпейте!
— Что это?
— Спирт.
— Что вы, я ничего, кроме шампанского, в жизни не пила!
— Пейте, пейте, на вас же лица нет, — он с интересом вглядывался в Ольгу. — Раньше я о таком слышал, но видеть воочию не приходилось. Похоже, вы даже не осознаете, какой удивительной силой обладаете.
Он помолчал.
— Впрочем, может, об этом лучше и не знать? Такую тяжелую ношу, да на такие хрупкие плечи. Брать на себя чужую боль…
— О чем же мне лучше не знать? — Ольга все собиралась с духом, чтобы выпить спирт, но так и не решилась и отдала стаканчик Аренскому. Извините, не могу. Да мне и так уже лучше.
— И вправду, лучше: румянец появился, глаза заблестели. Ну, а я выпью. За то, что вы у нас появились! Что могли мы, два мужика, если Альку им считать условно? Наташа нас стеснялась, к себе подпускать не хотела Так что — за ваше здоровье, Оленька!
Силы к Ольге возвращались медленно, как будто воздух вдруг материализовался и вливался в неё через поры обволакивающим живительным потоком. Она сидела, слегка оглушенная открывшейся способностью и радостными словами малознакомого человека. Как он сказал? Им повезло, что Ольга у них появилась? Значит, она кому-то нужна? Ах, молодец дядя Николя, правду говорил: где родился, там и пригодился.
А ещё вспомнилось Ольге как-то прозвучавшее в словах Агнессы, нет, не презрение, а как бы сожаление к безнадежно больному: мол, будь у неё их деньги и происхождение, и она, Агнесса, могла бы ничего не уметь.
"А я умею, слышишь, Агнесса? Я — не пустоцвет, как тебе мнилось. Сама, без тебя, и прическу научилась делать, и шить, и самовар растапливать. И человеку смогла в беде помочь. Так-то!"
Янек Поплавский, полуукраинец-полуполяк, шел навстречу судьбе. Собственно, все мы так или иначе ежедневно идем ей навстречу, но молодого человека влекло на восток роковое стечение обстоятельств. То, что с ним произошло, ещё месяц назад показалось бы странной сказкой: никому неведомый прежде хлопец с глухого прикарпатского хутора, нищий, безродный, столкнулся не на жизнь, а на смерть с темной силой: ясновельможным паном, имевшим власть над всей западной Украиной. А случилось так.
Умерла у Янека мать, — единственное родное существо, — и остался он один как перст в небольшой хате с земляным полом и печкой, которая в момент выстывала: не потому, что плохая была, а потому, что не получала нужного тепла от соломы, подбрасываемой в неё бедным хозяином.
Ян — хлопец гарный. Стройный, широкоплечий, глазастый. Надо сказать, и есть в кого. В свое время его мать, черноокая Ганна, славилась красотой по всему Прикарпатью. Но правильно люди говорят: не родись красивой, а родись счастливой. Все вокруг думали, что Ганна Горовая родилась и красивой, и счастливой.
Семья её родителей была зажиточной. Отец и мать, прежде бедняки, поженились по любви, и с первых дней семейной жизни решили: костьми лягут, а станут богатыми. Они с головой окунулись в тяжкий крестьянский труд и жадно копили каждый грош.
Щедра украинская земля, вознаграждает своих сынов за работу на ней. Стали Горовые богатеть: вот только ребенок у них был один — больше Господь не дал. Видно, подорвалась Анисья Горовая на селянской работе.
Единственная дочка, однако, такой красавицей уродилась, что грех и жаловаться: лицом светла, как ангел, черноокая щебетунья, ласковая, умница, — с трех лет в старом букваре пыталась буквы разбирать.
Как любили родители свою Ганнусю, как баловали! Учительница, из благородных, два года жила у них на всем готовом, обучала наукам юную наследницу.
Но подросла Ганна — отвезли её учиться в город, в гимназию. Как ни скучали по ней батька да матерь, а домой не забирали. И здесь сказывалась крестьянская дотошность Горовых: они твердо решили дать дочери приличное образование и найти непременно знатного мужа.
И здесь бы, верно, добились они своего, не случись несчастья. Возвращались Ганнины родители домой с ярмарки. Удачно распродали свой товар, и уже подсчитывали, как купят новую корову, дочурке модный туалет закажут, да не ссудил бог: подкараулили их лихие люди, ограбили и убили. В шестнадцать лет осталась Ганна сиротой, не приученной к сельскому труду. Пришлось ей из города возвращаться на хутор.
Могла бы она выйти замуж за хорошего, работящего хлопца, благо, желающих было много, — не вбей Ганне родители в голову, что быть ей непременно женой аристократа. Да к тому времени был у богатой крестьянки и возлюбленный. Как раз из аристократического, хоть и обедневшего рода, князь Георгий Поплавский. Его отец, Данила, чтобы поправить семейное благосостояние, нашел ему богатую невесту и уже потирал руки в предвкушении приданого невестки, как неожиданно Георгий проявил свой упрямый польский норов. Он хотел в жены Ганну и больше никого, а неукротимый отец грозил в ответ лишить сына последнего гроша: пусть небольшого, но наследства.
