– Тебе уже лучше?
– Да. У меня просто закружилась голова.
Вскоре они уже сидели на затененной жимолостью террасе таверны. Жан Бонзон заказал бутылку хорошего вина и лимонад для дам.
– Не будем многословными и постараемся решить дело к всеобщему удовлетворению, – предложил он, легонько прихлопывая ладонью по столу. – Сами видите, как расстроилась моя бедная супруга – добрейшее из существ, которыми Господь населил эту долину…
Жена Гюга Сегена с сомнением хмыкнула, чем рассердила Анжелину. Однако молодая женщина в беседу решила не вмешиваться.
– Значит, вы намереваетесь взять сына вашей сестры на воспитание, мсье Сеген, – продолжал ее дядя. – Такое решение делает вам честь, но зачем вам это? Мы с Коралией и Ивом были соседями, и я не часто видел вас в Ансену, пока они были живы. И проведать своего племянника-сироту до сегодняшнего дня вы не спешили. А ведь мы с Албани написали вам письмо, когда Коралия умерла. Но на похороны сестры вы тоже не приехали.
Гюг Сеген, дальний родственник печально известного Блеза Сегена [4], мучителя и убийцы, стушевался и не нашел, что сказать.
– У вас есть дети? – спросила Анжелина, несколько удивленная тем, что мадам Сеген смотрит на нее и остальных с таким пренебрежением.
Она привыкла читать характер человека, его душу, по лицу, а потому не испытывала симпатии к людям, чей внезапный интерес к судьбе малыша Бруно закономерно вызывал подозрение.
– Нашей дочке двенадцать, и она с радостью разделит с нами заботы о племяннике, – сказал Гюг Сеген. – Я думаю, взять Бруно в семью будет правильно, поскольку мы наследуем дом и участок земли в Ансену. Это мой долг по отношению к бедняге Жаке, если можно так выразиться.
Услышав это, Албани еще ниже опустила голову, но требовались доводы посущественнее, чтобы умерить решимость ее супруга.
– Если говорить о долге, то вы, конечно, правы, – с некоторой долей иронии заметил Жан. – Но ведь мальчик успел к нам привязаться, моя супруга заменила ему мать. И мы тоже его очень любим. Мы знаем, когда его следует кормить, знаем, как уложить его спать, когда он капризничает. Если вырвать ребенка из привычной обстановки, это плохо скажется на нем. Так что, если намерения у вас добрые, мсье Сеген, я предлагаю вот что: делайте что хотите с наследством семьи Жаке, а Бруно оставьте нам. У нас здесь чистый воздух, мальчик будет расти сытый и окруженный заботой. Приезжайте навещать его раз в месяц, и, как только он подрастет и научится говорить, мы скажем ему, что вы – его ближайшие родственники. А когда он сможет решать сам, он переедет к вам или же останется с нами.
– С чего бы нам соглашаться? – вмешалась в разговор мадам Сеген. – Гюг, мы только зря тратим время! Пусть отдадут нам ребенка, и мы уедем.
– Но вы же не заберете Бруно сегодня? – испуганно спросила Албани. – Все его вещи дома – игрушки, пеленки…
– Действительно, так дела не делаются! – возмутился Луиджи. – Не слишком же вы заботитесь о комфорте беззащитного малыша, если готовы вот так забрать его, как будто он – вещь!
– А вас никто не просил вмешиваться! – прорычал Гюг Сеген. – Ты права, Армель, это пустые разговоры! Бруно – сын моей сестры, у нас на него все права.
– Я тоже знаю свои права, и сейчас вы в этом убедитесь! – гаркнул в ответ Жан Бонзон.
С этими словами он выскочил из-за стола и схватил своего собеседника за грудки. Рассерженный Луиджи тоже встал. Анжелина попыталась утихомирить мужчин:
– Прошу вас, успокойтесь! Смотрите, вы напугали Бруно своими криками! Мадам Сеген, я хочу поговорить с вами как повитуха. Если вы желаете мальчику добра, не нужно отнимать его вот так сразу у женщины, которая с первых минут жизни заменила ему мать. К тому же, если, вдобавок ко всем другим переменам, поменять малышу рацион, он может заболеть. Мой муж прав, ребенок – не вещь. И было бы жестоко по отношению к моей тетушке не дать ей времени, чтобы она привыкла к мысли о расставании. И вам самим вряд ли так уж не терпится взять в дом семимесячного младенца, который плачет по ночам, пачкает пеленки и температурит, потому что у него режутся зубки. Подождите хотя бы, пока ему не исполнится годик, до октября.
Албани с робкой надеждой смотрела на Сегенов. Любая отсрочка стала бы для нее счастьем.
– Нет, мы не собираемся ждать до осени! Мы приедем в следующее воскресенье, и вы будете ждать нас здесь, перед таверной! – распорядилась мадам Сеген, предварительно бросив на супруга угрожающий взгляд. – Ты идешь, Гюг?
Она кивнула на стоящий по ту сторону дороги, под большим ясенем, кабриолет, в который был запряжен крупный конь серой масти.
– Foc del cel! Что вы за люди?! – возмутился Жан Бонзон. – Неужели нельзя спокойно договориться, найти компромисс?
– Никаких компромиссов не будет! – отрезал Сеген. – Закон на нашей стороне.
В этот момент подошла подавальщица заведения. Она остановилась, не зная, ставить ей на стол поднос или нет.
– Мы не отменяем заказ, не беспокойтесь, – сказал ей Луиджи.
Сегены удалились, даже не посмотрев на ребенка, которого им так не терпелось принять в свою семью. Анжелина погладила Албани по руке, желая ее утешить.
– Тетушка, я так тебе сочувствую! Странно, что эти люди приехали только сейчас, на похороны Ива Жаке. Они ведь знали, что Бруно живет у вас со дня смерти Коралии.
– Конечно они знали, потому что Жан по совету мэра написал им тогда письмо. А когда умер Ив, в пятницу, он сразу отправил им телеграмму.
– Лучше бы я в ту пятницу в канаву свалился и до почты не дошел! – пробурчал Жан Бонзон.
Луиджи с сочувствием смотрел на Албани. Отчаяние и горе маленькой женщины могли оставить равнодушным только самое черствое сердце. Внезапно он вскочил на ноги.
– Я должен что-нибудь предпринять! – сказал он.
– Но что можно сделать, когда они такие упрямые и несговорчивые? – удивилась Анжелина.
– И все же в их броне есть прореха, – ответил ей супруг.
Она следила за Луиджи взглядом, невольно любуясь его чуть танцующей походкой, быстрыми и уверенными движениями. Чета Бонзонов обменялась сокрушенными взглядами. Мысль о том, что у них отберут дитя, которое оба любили как родное, была им невыносима.
– Что собирается предпринять твой аристо́ [5]? – после паузы спросил Жан Бонзон грубоватым тоном, за которым все же угадывалось волнение.
– Луиджи умеет быть очень убедительным, дядюшка.
– Но что он им скажет? – шепотом спросила Албани.
Укачивая Бруно в своих объятиях, она подмечала каждый жест оживленно беседующих близ деревенской мельницы Сегенов и Луиджи. И она бы очень удивилась, если бы узнала, какие именно аргументы приводил ее зять. Разговор между тем затянулся. По едва заметным изменениям в поведении Сегенов, по тому, как расслабились сведенные гневом плечи и прояснились их лица, Анжелина поняла, что ее супругу удалось добиться желаемого или по меньшей мере задобрить родственников маленького Бруно. Она убедилась в правильности своей догадки, когда он вернулся в таверну с сияющей улыбкой на устах.
– Можете перевести дух, тетушка Албани! – произнес он вполголоса. – Бруно останется у вас и уедет к своим родственникам, только если сам того захочет. И не дрожите так, прошу, все уже улажено.
– Правда? – спросила женщина, не веря своим ушам.
– Как тебе это удалось, foc del cel? – спросил Бонзон.
– Мне бы не хотелось говорить об этом сейчас. Расскажу в свое время. Все будет по закону. Мы оформим документы и привезем их вам, Энджи и я. А теперь нам пора. Сегены согласились довезти нас до Сен-Жирона в своем кабриолете. Места в нем, конечно, маловато, зато Анжелине не придется идти пешком. Я ее знаю, она все равно настояла бы на том, чтобы сегодня же вернуться в Сен-Лизье!
– Луиджи, что ты сделал или сказал, чтобы их переубедить? – спросила молодая женщина с тревогой в голосе. – Что ж, идем, выбора у меня все равно нет… Простите меня, дядюшка, но мне не терпится увидеть Анри и мадемуазель Жерсанду. Мы скоро навестим вас снова.
