— Спинтон, поверь, все это не имеет никакого значения. — Она еще раз зевнула. — Прости. Не могу понять, с чего вдруг такая усталость.
Спутник понимающе смотрел на нее в сумрачном свете экипажа. Карету тряхнуло на выбоине, и они качнулись из стороны в сторону.
— Зато я понимаю. Потому что ты не выспалась. Ты все время беспокоишься о деньгах и об этих чертовых письмах. И не пытайся убедить меня в обратном. Я все равно не поверю.
Конечно, не поверит. Спинтон был сама любезность и воспитанность, но в то же время непреклонный и упрямый, как старый мул.
Да, он был прав. Ей частенько приходилось волноваться из-за денег, но не оттого, что их не было, а, наоборот, оттого, что их было слишком много. Никогда раньше ей не доводилось получать доступ к таким огромным суммам. Но после смерти деда она вдруг поняла, что стала очень богатой, и теперь не знала, как распорядиться своим состоянием. Просто так сидеть на деньгах и наблюдать, как они расходятся, было страшно неинтересно. К сожалению, ей мало что было известно про биржи и выгодные вложения.
Что касается писем, она и не думала о них. Лишь единственный раз она вышла из себя, когда одно из этих идиотских посланий доставили в возмутительно ранний час. Она часто вспоминала о матери и удивлялась, как неожиданно повернулась ее собственная жизнь. Если бы дед не разыскал Октавию после смерти матери, если бы не открылось, что она законная дочь английского лорда, ей скорее всего пришлось бы пойти по материнским стопам и оказаться на сцене.
Вероятно, подспудный страх и привел ее к Норту с этой просьбой, на которую он, поколебавшись, в конце концов согласился.
— Я знаю, что должен уважать твои желания. Но мне нужно, чтобы ты наконец вспомнила про наш брак. Почти месяц прошел, как я предложил тебе руку и сердце.
Октавия только улыбнулась в ответ. Что сказать? Что она уже решилась, но встреча с Нортом неожиданно заставила ее передумать? Спинтон захочет узнать, почему она так тянет, и ей придется соврать, потому что ему невозможно рассказать о чувстве, которое она испытала, увидев Норта.
В тот момент она ощутила, что все вдруг встало на свои места. Он как будто принес в ее жизнь гармонию.
Нет, она не может сказать Спинтону, что кто-то другой вызвал в ней чувство, какого ему вызвать никогда не удастся. И не сможет сказать ему, что тот, другой, делил с ней постель. Когда в конце концов они поженятся, останется лишь надеяться, что Спинтон не сообразит, что его красная от смущения молодая жена отнюдь не девственница.
И Октавия решилась. Она выполнит обещание, данное деду, она выйдет за Спинтона, но попозже. При этом оловом не обмолвится о том, что двенадцать лет назад отдалась Норту Шеффилду, и совсем не потому, что хотела обмануть жениха. Просто память о Норте принадлежала только ей одной, и она не собиралась делиться ею ни с кем другим.
Спинтон вздохнул.
— Извини, дорогая, — сказал он. — Я не хотел огорчать тебя.
Она тут же откликнулась:
— Ты и не огорчил. — Ее огорчил Норт, когда отрицательно покачал головой. «Ты меня не знаешь», — читалось в его взгляде, и она так и не могла понять почему.
Ни единого письма, никаких встреч, только цветы ко дню рождения. Он присылал их по-прежнему. Последний букет она получила сразу после своего тридцатилетия. На карточке незнакомым почерком было написано простое пожелание счастья. Норт даже не расписался.
Это подношение стало грустным напоминанием о том, что в ее возрасте уже неприлично оставаться не замужем. Что только благодаря своим деньгам она может позволить так себя вести, но у власти денег тоже есть свои границы. В конце концов и у Спинтона может иссякнуть терпение.
— Интересно, что за дела привели сегодня Норта на бал? — Спинтон задумался, глядя в темное окно кареты.
От звука его имени у Октавии екнуло сердце.
— Что-то, что, вероятно, имело отношение к лорду Барнсли. — Скорее всего, оценив ситуацию, она сделала вывод, что прибывшая на бал женщина низкого сословия является матерью леди Амелии, а лорд Барнсли ее отцом. Об этом говорили взгляды, которыми они обменялись.
— Наверное, стоит поговорить с Шеффилдом по поводу твоих писем. Может, тебе станет спокойнее, если ими займется он?
Октавия проглотила готовые вырваться ругательства, каким она научилась много лет назад на улицах близ площади Ковент-Гарден.
— Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку? Это просто безобидная писанина.
— Я думаю, что ты недостаточно серьезно ее воспринимаешь, — последовал Нетерпеливый ответ.
Если Спинтон расскажет обо всем Норту, тогда про спокойную жизнь действительно придется забыть. Норт либо не согласится со Спинтоном — что будет разумно, но неприятно, потому что тем самым он откажет ей в помощи, — либо согласится, что в письмах наличествует угроза, и тогда вновь вторгнется в ее жизнь, взвалит на себя ответственность и примется все налаживать, как он это делал всегда. Но налаживать-то нечего. А если вдруг что-то и появится, все равно это придется порушить. Она вздохнула:
— Ты такой заботливый, Спинтон, дорогой. Только, я думаю, у мистера Шеффилда есть более важные дела, чем моя почта.
Взгляд, который граф послал ей, был полон тепла и любви. Она даже почувствовала себя недостойной такого проявления чувств.
— Нет ничего важнее твоего благополучия. Господи, ну почему он такой любезный и заботливый?
И почему она не может быть просто благодарной ему за это? И почему ей все время приходится испытывать чувство жуткой вины?
Только потому, что чувство Спинтона к ней зашло чересчур далеко, дальше, чем ее к нему. И потому, что она понимала — Спинтон заслуживает большего. Что ж, хоть кто-то из них будет счастлив в браке. По крайней мере до той поры, пока ее безразличие не заставит его горько пожалеть.
Карета остановилась. Наконец-то она дома.
— Я доведу тебя до двери, — объявил Спинтон тоном, не терпящим возражений. Октавия знала, что лучше не протестовать. Только бы он не пытался снова поцеловать ее в губы. В последнее время это превратилось в навязчивую привычку.
Лакей опустил подножку. Спинтон спустился первым и обернулся, предлагая ей руку.
— Ты знаешь, как ты мне небезразлична, Октавия?
О нет, только не это его всегдашнее: «Я — сильный мужчина, а ты — слабое, беззащитное существо»!
— Конечно, знаю.
Улыбнувшись, он осторожно пожал ей руку. Затем наклонился и поцеловал — благодарно поцеловал, — в щеку.
— Я не допущу ни малейшей тревоги, — напыщенно произнес он и двинулся прочь.
Октавия не стала смотреть ему вслед. Она открыла дверь и проскользнула в темноту прихожей, где ее ждал дворецкий, чтобы принять накидку. Голос Спинтона все еще звучал в ушах. От его обещания засосало под ложечкой. Оно обеспокоило Октавию. Но не потому, что эти слова обнажили глубокое чувство и привязанность.
