Салли пожала узкими плечами. Платье, которое едва держалось на них, было кричаще красного цвета, оно ярко контрастировало с ее безжизненным видом и драными, выцветшими обоями на стенах комнатушки. Ковер на полу был такой же потертый и обтрепанный, как и сама хозяйка.
— Помогите мне не умереть до допроса, мистер. А потом будь что будет. Смерть — обычный способ успокоения для таких, как я.
Обычный способ… Грустно. Однако он завидовал тому, что ей не страшно умирать. Ему было страшно.
Он боялся той неизвестности, той тьмы. Его беспокоила не смерть сама по себе. Он видел много умирающих, чтобы понять, что боль и страх в конце концов кончаются. Тело знает, как справиться со страданием, как, впрочем, и разум. Предстать перед лицом бесконечности — вот что внушало ему чувство неуверенности.
— Ты не умрешь, Салли. Не теперь. Проститутка улыбнулась, обнажив коричневые, испорченные зубы.
— Вы добрый человек, сударь. Лучше бы вам жениться на красивой леди, чем нянчиться со шлюхой.
Он натянуто улыбнулся:
— Зачем нужна женщина, которая будет и дома изводить своими придирками, если мне с лихвой хватает всех вас?
Усмешка на лице Салли увяла.
— Такой человек, как вы, заслуживает лучшего. Перестаньте трястись над нами и живите собственной жизнью. А сейчас уходите. Мне нужно работать.
Жизнь Салли не будет стоить и ломаного гроша, если она снова отправится на улицу. Она не пыталась проверить способность Норта защитить ее и не хотела затруднить ему работу. Нет, просто Салли нужен заработок. Ей нужно есть и платить за свою халупу.
— Будь осторожна, — предупредил он. Но как можно быть осторожной, если большую часть времени она проводит, завлекая абсолютно незнакомых людей?
Салли поднялась с топчана, на котором сидела.
— Передайте своим ребятам, что, если будут пялиться на меня, я буду считать, сколько они мне задолжают.
Норт улыбнулся:
— Передам.
Он оставил ее одну, в крошечной грязной комнатушке и в полном неведении о грядущей жизни. Обращать внимание на таких, как Черная Салли, общество считает ниже своего достоинства. Они как грязь из-под колес. А кто из знати станет жертвовать собой, чтобы схватить убийцу?
Задевая плечами за стены, он спускался по узкой лестнице. Под ногами скрипело дерево. Детство Норта не шло ни в какое сравнение с тем, как живут дети из низов. Мать была актрисой, что по статусу на ступеньку выше куртизанки. Благодаря своей известности, а также помощи отца они могли позволить себе достойную жизнь. Все было бы совсем по-другому, останься отец в стороне.
Норт так и не избавился от горечи своего незаконного появления на свет. Это отразилось на его цельности, на восприятии окружающего мира. Норт оказался лишним и для материнского круга, и для круга отца.
Норт чувствовал себя на своем месте только рядом с Октавией. А потом и она бросила его, упорхнув в блистающий мир, который не открыл дверей для него. Какая злая шутка, какой удар судьбы!
Тогда пришлось создать свой мир, найти свою дорогу. Теперь, когда Норт не желал быть частью высшего общества, аристократы устроили шумиху вокруг него. Он стал модным, потому что повернулся к ним спиной. Потому что стал самодостаточным и даже счастливым в собственном мире. Столько лет желать, потом перестать надеяться, и тут — нате вам! — его встречают с распростертыми объятиями. Ему лишь не нравилось, что маленькая, крошечная часть его «я» оживала всякий раз, когда он получал приглашение на вечер или на бал.
На улице было серо и сыро. Дождь уже кончился, но ветер все еще был влажным и нес с собой запахи нечистот, лошадей, в общем, все запахи, которыми полон Уайтчепел. Миновав несколько кварталов, Норт нанял коляску и поехал домой. У него было чем заняться — получить гонорары, решить кое-какие проблемы.
Вполне возможно, это отвлечет его от навязчивых мыслей об Октавии Марш. Во-Давентри — так теперь ее называют. Чудовищно претенциозное имя! Для него она навсегда останется просто Ви. Верной, преданной Ви.
Когда он был еще мальчишкой, она постоянно таскалась за ним, раздражала и докучала. Но потом что-то изменилось. Вероятно, она сама. А может, он. Невозможно вспомнить, когда это произошло, только из зануды она превратилась в друга. Они играли вместе в пустом театре, разворачивая на сцене свои постановки. Гримировали друг друга, подбирали костюмы.
Однажды они играли в Ромео и Джульетту, и Октавия поцеловала его. Этот поцелуй изменил все. Да, они остались друзьями. Не разлей вода. Но с того дня что-то словно стало расцветать между ними. Какое-то подспудное знание, которое Норт не мог отринуть. Им овладела жажда обладания, которую большинство взрослых, да и сама Октавия, ошибочно принимали за братскую любовь. Но это было далеко не братское чувство, в чем он убедился в ту ночь, когда она пришла к нему и попросила стать ее первым мужчиной.
Будущее страшило ее, и тут ей выпал другой жребий. Общество безоговорочно приняло Октавию, и Норт навсегда потерял единственного человека, к которому был привязан.
Теперь его Ви превратилась в прекрасную леди. Высокую и стройную, с гладкой, чуть розоватой, как алебастр, кожей. С четкими и одновременно чувственными чертами лица. Ее волосы по-прежнему были и рыжими — цвета меди, — и белокурыми, и каштановыми. Все зависело от освещения. Улыбка могла залить светом весь зал.
Мягкую линию груди подчеркивало платье — он никак не мог вспомнить, какого цвета оно было. Но совсем не важно, как она выглядит, во что она одета или кто с ней, главное — она осталась его Ви. Когда-то его тень, потом — друг и в конце концов — сплошная мука.
Подумать только, она чуть не совершила ошибку, чуть не подошла к нему и не заговорила. Разве дед не предупредил ее о том, что недопустимо общаться с такими людьми, как Норт? Дед обязательно должен был предостеречь ее, нельзя открывать обществу свои связи с Нортом и театром. Никто не должен знать, что она начинала по-нищенски, что из-за матери росла в таких условиях. Именно об этом сказал Норту старый Во-Давентри, лорд Спинтон, в тот день, когда заявил свои права на Октавию.
«Она заслуживает лучшей доли, — сказал старик. — Если ты на самом деле не равнодушен к Октавии, оставь ее и никогда больше к ней не приближайся».
Так Норт и поступил, несмотря на все попытки Октавии вернуть его в свою жизнь. У него до сих пор хранились ее письма, которые в течение долгого времени приходили с регулярностью часового механизма. Потом приходить перестали, потому что он не отвечал, а она наконец поняла, что ее старания обречены на провал. Хотя временами Норт и клял себя за то, что позволил ей уйти, он не сомневался, что старик был прав. Норт не сумел бы обеспечить Октавии жизнь, которой она заслуживала, на которую имела право. Единственным проявлением его несогласия с таким порядком вещей были цветы, которые он посылал ей ко дню рождения.
