— Совершенно верно.
Гарри чуть оживился, но тут же опять нахмурился и вид у него снова стал неуверенный. Он принялся рассеянно крутить в руках шнурок от шторы.
Герцог бесстрастно изучал Гарри. Он был несколько озадачен. Он понимал, почему Женевьева Эверси мечтала об этом молодом человеке. Даже двадцать лет назад Монкрифф не был привлекательнее Гарри.
Но несомненно, Гарри не хотел, чтобы герцог был его соперником на привязанность Женевьевы.
Монкрифф всегда умел преподнести себя. Словно магнит, он притягивал взгляды окружающих своей уверенностью и надменностью, его титул и интеллект не были ему в тягость. Он никогда не менял своих взглядов. Напротив, людям с подвижным и гибким мышлением он казался совершенно несгибаемым.
Однако для человека, собиравшегося в скором времени сделать предложение леди Бленкеншип, лорд Гарри Осборн довольно быстро начал проявлять признаки нерешительности.
Герцог знал, что сказать. Он должен был сделать это ради Женевьевы.
— У меня есть коллекция картин, и мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь раскрыл мне всю их красоту, — небрежно заметил он.
Эти слова были грозным оружием. «Моя коллекция картин…»
«Кто лучше Женевьевы Эверси оценит мою коллекцию?» — подразумевали они.
Гарри колебался с ответом.
— Как вам повезло с коллекцией! — наконец произнес он, изо всех сил стараясь скрыть горечь в голосе.
— В основном это портреты предков, — со скучающим видом отозвался герцог и перевернул страницу, даже не прочитав. — Целые ряды портретов мужчин и женщин, похожих на меня. А также несколько старинных итальянских картин, о которых мне ничего не известно, но я уверен, мисс Эверси узнает и оценит их по достоинству.
Герцог убедился, что Гарри застыл на месте от ужаса.
После этого он снова обратился к книге.
Когда за дверью раздались быстрые шаги, они оба повернулись.
— Эй, Осборн, Миллисент сказала, ты в библиотеке. Мы уже готовы…
Йен Эверси остановился в дверях. Заметив герцога, он так и не сумел договорить фразу до конца.
Монкрифф лениво выпрямился в полный рост, словно проснувшаяся пума, и обратил на Йена мрачный непроницаемый взгляд.
Йену оставалось лишь встретить его.
Под глазами у него были заметны темные круги, словно он не спал со дня появления герцога в доме Эверси. Скорее всего он приставлял к двери тяжелое кресло. Возможно, он ложился в постель в окружении заряженных пистолетов и ножей.
Монкрифф улыбнулся.
Йен вздрогнул.
Гарри, наверное, счел молчание обычной реакцией на присутствие герцога.
— Мы с герцогом обсуждали итальянское искусство. Мне было приятно узнать, что у нас общие интересы, — вежливо пояснил он.
Какие прекрасные манеры!
Однако подразумевал он, что их обоих интересовала Женевьева Эверси.
— Ваша семья должна гордиться такой обширной библиотекой, Эверси, — серьезно заметил герцог.
— Спасибо, — задумчиво ответил Йен.
Герцог снова принялся размышлять о манерах Эверси. Плоды прекрасного воспитания никуда не денутся.
— Тогда я пойду переоденусь в охотничий костюм и увидимся во дворе, а книгу закончу сегодня вечером.
— Превосходно, — сдавленно произнес Йен.
Монкрифф кивнул молодым людям, небрежно положил взятые с полки книги на стол рядом с диваном и отправился к выходу.
— А это я прочту попозже.
Когда Монкрифф ушел из библиотеки, Йен прочел название книги. «Ядовитые растения графства Суссекс».
— Не уверена, что мне нравится герцог.
Поразительное признание исходило от матери Женевьевы. Вместе с дочерьми и Миллисент она сидела за вышивкой. Все четверо умело и быстро втыкали иголки в натянутую на пяльцы ткань. Они собрались в зеленой гостиной: кто-то устроился на диване, кто-то, скрестив ноги, сидел на ковре, огонь в камине отбрасывал блики на их лица.
Мужчины отправились на охоту, предоставив женщинам заниматься своими делами, и вернулись домой с тремя убитыми птицами каждый. Все, кроме Йена.
— Такое впечатление, будто он за завтраком выпил, — жаловался отец. — Он не сделал ни одного приличного выстрела. Словно его вдруг паралич хватил. Мне было за него стыдно. А герцог… Никогда не видел такой меткости. Йену надо взять пару уроков.
Дичь была искусно приготовлена Гарриет и подана на ужин.
Прежде чем попробовать блюдо самому, Йен украдкой бросил несколько кусочков кошке под столом.
После этого они предпочли провести вечер в компании других мужчин, нежели сидеть у камина с дамами.
Для Женевьевы этот день был передышкой, потому что ей уже не приходилось думать, сделал ли Гарри предложение Миллисент или нет. У нее чуть ли не кружилась голова, поскольку пора было ложиться спать, и еще один день прошел без особых событий. Почти все время она провела с Миллисент, читала, писала письма, сплетничала. Они едва упоминали Гарри, но всякий раз, когда его имя срывалось с губ Миллисент, у Женевьевы внутри все, болезненно сжималось.
— Что ж, похоже, ты разделяешь всеобщее мнение Лондона, мама. Герцога никто не любит. Хотя мне кажется, ему все равно.
Женевьева еще не закончила вышивать вазу. Ей хотелось добавить туда еще один цвет.
— Дело не в этом. Я не верю ни одному слову сплетен, разве можно принимать их всерьез, и кто я, чтобы осуждать человека за его проступки? — Женевьева вскинула голову от изумления, но ее мать беспечно продолжала: — Ради Бога, я считала, что мужчины курят сигары, играют в бильярд и каждый вечер говорят о лошадях или о чем-то подобном. Это их дело. Однако экономка сообщила мне, что они играют в карты на деньги. А ей это стало известно, потому что твой отец приказал принести еще коньяку и портвейна. За неделю мы опустошили больше графинов, чем за несколько лет. Они превратили нашу гостиную в настоящее игорное заведение. Очевидно, это была идея герцога Фоконбриджа.
Женевьева и Оливия с улыбкой переглянулись.
— Папа выигрывает?
— Иногда.
— А герцог?
Женевьева уже знала ответ, поскольку репутация опережала герцога, поэтому она не удивилась, когда мать сухо ответила:
— Почти всегда.
— Если бы это был папа, ты была бы более снисходительной.
Оливия фыркнула.
— Твоему отцу не нужны деньги, Женевьева. Все дело в принципе, — с улыбкой заметила мать. — Я не хочу, чтобы наш дом стал местом, где соседи будут оставлять свои состояния. Тогда их жены и матери накинутся и просто растерзают нас.
— Оливии останется только встать и произнести речь об отмене рабства, чтобы отпугнуть их.
