Гарри не сообразил, что таким образом его просили уйти.
— У вас в руках прекрасная книга об итальянских художниках шестнадцатого века.
— Верно, — согласился герцог, хотя с тем же успехом мог бы держать французское эротическое издание.
Действительно, итальянские художники шестнадцатого века. Поэтому он и искал эту книгу. Он хотел погрузиться в мир Женевьевы Эверси.
— Я узнал переплет.
— Правда? — еле слышно прошептал герцог.
Можно подумать, книга захватила все его внимание и он не желал тратить времени на разговор.
Гарри подошел поближе и притворился, будто разглядывает полки. Он что-то задумал. Вид у него был очень рассеянный.
— Женевьева…
Ах, вот оно! Гарри невзначай произнес ее имя после долгого молчания. Привилегия называть ее по имени — словно вызов.
— Мисс Эверси очень любит итальянских художников.
— Да, — подтвердил герцог.
Гарри явно хотел услышать нечто другое.
Он принялся беспокойно расхаживать по библиотеке. Открыл коробку с сигарами и разглядывал ее содержимое, провел пальцем по коллекции ликеров в графинах, словно перебирал струны арфы, немного посидел в тяжелом кресле с высокой спинкой, обитом коричневым бархатом, снова встал, подошел к камину и посмотрел на ярко пылающий огонь. Весьма расточительно, но библиотекой часто пользовались, и Эверси могли себе позволить разжигать камин с утра. Вытянув шею, Гарри посмотрел на огромный портрет предка Эверси, висевший над очагом. Неизвестный в круглом жестком воротнике с красивым лицом, черты которого передались всей мужской половине семьи Эверси, а рядом тощая собака.
— Я всегда любил эту комнату, — наконец заявил Гарри с преувеличенной нежностью.
Герцог решил подыграть ему и оторвался от книги.
— Вы проводили здесь много времени?
— Не меньше, чем в библиотеке моего отца, — торжественно ответил Гарри.
— Я тоже надеюсь провести здесь немало времени, — загадочно заметил герцог и вновь обратился к книге.
Наступила тишина, пока Гарри пытался переварить сказанное.
— Женевьева и я прочли эту книгу вместе. Помню, как-то весной мы взяли ее с собой на пикник и долго обсуждали Веронезе, только она и я.
— Неужели?
Так долго обсуждать одного художничка, подумал про себя Монкрифф. Что можно о нем сказать? Как хорошо, что его не было на том пикнике!
Наконец-то его поиски увенчались успехом, Веронезе, Веронезе, ах да, конечно! Он ведь рассказывал Женевьеве о картине Веронезе, которую видел в Италии. Он запомнил ее благодаря ее пикантности: снова Венера и Марс, но на этот раз Венера совершенно обнажена, а Марс стоит на коленях, приготовившись, как неучтиво выразился герцог, ублажить ее.
— Женевьеве нравятся особенные художники… — нравоучительным тоном начал Гарри.
— Она любит свет и изящество линий, мифологические сюжеты с богатым подтекстом. Она считает, что Боттичелли недооценивают как художника. В этом я с ней согласен. Я видел его картину «Венера и Марс», и меня поразило его обращение к мифологии: очень чувственно.
Гарри выглядел ошеломленным.
Хм… Герцог не понимал, почему ему так приятно сознание того, что Женевьева поделилась с ним, а не с Гарри.
— Она не высказала вам свое мнение о Боттичелли, Осборн? Возможно, она лишь недавно пришла к такому выводу.
— Полагаю, мне стоит пересмотреть его работы, — пробормотал Гарри. — Я знаю, что за пределами Италии их нечасто встретишь.
— Возможно, вам стоит направиться прямиком в Италию. Ха-ха!
Гарри застыл на месте. Он неотрывно смотрел на герцога, сузив глаза от злости. Для него это было нечто совершенно новое.
— Ха-ха! — Смех Гарри звучал неубедительно. — Возможно, вы правы. Италия — красивая страна. Но мне бы не хотелось пропустить развлечения в доме Эверси, так что я предпочту остаться.
Монкрифф лишь слабо нахмурился, словно ему было все равно.
Он снова обратился к книге, в которой успел прочесть лишь несколько слов. Его мнение о домашних праздниках претерпело изменения. Изводить юных лордов оказалось намного интереснее, чем он мог себе представить.
Гарри пока не собирался уходить из библиотеки, словно считал, что оставить герцога наедине с книгой о художниках шестнадцатого века — все равно что оставить его наедине с Женевьевой.
Вместо этого он подошел к окну, отодвинул черную бархатную штору и выглянул наружу. Вид у него был рассеянный и обеспокоенный.
— Наверное, скоро будет дождь, — ни с того ни с сего заметил он.
Его совершенно очевидно беспокоил букет оранжерейных цветов ростом с трехлетнего ребенка, который герцог анонимно прислал Женевьеве.
— Что ж, возможно, время от времени мы сможем иногда поболтать об искусстве, поскольку я считаю себя в некотором роде экспертом, — храбро продолжал Гарри.
Весьма предсказуемый шаг: попытка подружиться с соперником.
Если только это не собственнический инстинкт человека, привыкшего, что им восхищаются.
— Не могу даже припомнить, сколько раз мы беседовали об искусстве с мисс Эверси… — Гарри замолчал.
— Много раз? — задумчиво переспросил герцог.
— Да.
В голосе Гарри звучало Торжество.
— И ни разу, она не упомянула Боттичелли… и его картину «Венера и Марс»?
Герцог поднял голову и взглянул Осборну в лицо.
«Ты проиграл, Осборн».
Гарри смотрел на него, потом шумно вздохнул, скорее всего соглашаясь с молчаливой оценкой герцога. И это расстроило его.
Монкрифф остановился на букве «Т» и наконец нашел то, что искал. Он принялся разглядывать гравюру, надеясь отыскать в ней что-нибудь волшебное. Перед ним была обнаженная женщина. Это пришлось ему по душе.
— Насколько мне известно, леди Бленкеншип тоже любит искусство.
— Верно! — поспешил согласиться Гарри.
— Она показала мне несколько рисунков котят. Очень мило.
Последовала пауза.
— Она действительно любит котят, — мрачно согласился Гарри.
— А кто их не любит? — пробормотал герцог, перелистывая страницу.
Ему хотелось побыть одному. Он все так же не мог похвастаться страстью к искусству, но все-таки решил прочитать пару страниц.
— Кажется, леди Бленкеншии почти ничего не знала о Боттичелли, Веронезе и Тициане. Но насколько я знаю, ни один из этих художников никогда не рисовал котят.
Снова молчание.
— Согласен, — сумрачно признал Гарри.
— Леди Миллисент — прекрасная девушка, очень милая и приятная.
И к тому же обладающая пышной фигурой, а ее бедра с радостью ласкал бы любой мужчина, но подобный разговор не годится вести в приличном обществе.
