– Видала? – Пронька радовался. – Боярин наш покрепче будет!
– Ты чего горло дерешь, а? – толстая бабёха вступилась за Людмилку. – Небось поспорил с Митяем Суховатым на бочонок? Теперь за боярина горой? Тьфу, зенки твои бесстыжие!
– А твоя какая забота? – и Митяй вступил в перебранку. – Сама хочешь приложиться? В тебя и три бочонка влезет!
– Ты на свою жену рот разевай! – муж толстой – худощавый, долгобородый – выступил вперед. – Чай, худосочней нее в Порубежном-то и нету!
Тут и пошла забава! Одни кричат за тётку, другие – боярина хвалят! И уж не до стрел, не до лучников.
Ольга пустила стрелу, какую только рядильщик Фёдор и увидал, Норовская стрела наново ушла на два локтя дальше.
– Вадим Лексеич, ты потешаешься надо мной?! – Ольга ругалась, стоя у бойницы. – Бей со всей силы! Подачек мне не надобно!
– Харальдовна, уймись. Дыши легче, инако себе под ноги стрелу уронишь, – Вадим увещевал гневливую.
– Да что за игрище такое! – тётка наново стрелу кинула и, видно, со злобы пустила далече.
Норов вскинул лук, но стрелы не отпустил: за ворота вышел поп.
– А ну тих-а-а-а-а! – И народец умолк: мало у кого в Порубежном была охота перечить церковнику. – Бесстыжие! Сквернословы! В страстную неделю орать, хаять ближнего?! Епитимью на всех! Каждого упомню!
Норов услыхал, как тихонько ойкнула Настя, увидел, как боярин Илья сморщился и ухо почесал, мол, громкоголосый поп.
– Настёна, если стрелу кину в-о-о-н до той осинки, обрадуешься? – Вадим бросил короткий взгляд на боярышню.
– Вадим Алексеич, да как ты докинешь? – кудрявая от изумления дышать забыла. – Далече, не достать.
– А ну как достану?
– Быть такого не может, – Настасья подошла ближе, шептала.
– Что поставишь против моего слова? – торговался, зная, что докинет.
– Что? – боярышня оглядела себя, руки свои. – Так нет у меня ничего.
– Ладно, придумаю, чем разочтешься. Так что, уговорились? Если не докину, отпущу к Иллариону повидаться.
– Боярин, миленький, не врешь? – ручки сложила, обрадовалась.
– Когда я тебе врал? – приладился и кинул стрелу. Ушла далече, а на излете воткнулась аккурат в тоненький ствол осины, на которую указывал.
Услыхал, как Ольга в сердцах сплюнула, как хохотнул Бориска и как вздохнула Настя. Себя обругал, не хотел печалить кудрявую, но того, что сделано уж не воротишь.
После Ольга стрелу пустила, но недалеко, потом Норов – опять на два локтя дальше тёткиной, и так еще разов пяток, пока Фёдор не взмахнул рукой.
– Митяй! – Пронька смахнул шапку с головы и кинул себе под ноги. – Бочонок кати! Нынче кати, инако сам приду!
– Тьфу, заноза! – Митяй сгорбился и пошел к воротам.
По лугу забегали ребятишки, стрелы собирать. Федор покрикивал на них, указывал куда они попадали. А вот на забороле тишина повисла; Ольгино семейство в молчании стояло за спиной большухи, Настя тоже помалкивала.
– Боярин, ты никак пожалел меня? – Ольга злобилась. – Мне ли не знать, как ты лук держать умеешь. Почто умерил себя?
Норов изогнув бровь, поглядел на тех, кто стоял сей миг рядом, а те поняли и потянулись вон. Осталась только Настасья да разгневанная тётка.
– Ольга, прежде чем ругаться, раздумай. Слова дурные у тебя завсегда близко. Кинь я стрелу так, как должно, всякий бы понял – бабий отрядец плох. А ратные знать должны, уходя, что семьи их будут оборонять справно. Разумела? Ты среди лучников в Порубежном лучшая.
– Не лучше тебя, – Ольга задумалась.
– Верно, – Норов и спорить не стал. – Вот потому я к ворогу выхожу в поле, а ты на забороле стоишь. Не злись, проку в том мало. Ступай.
Ольга поглядела сердито, оглянулась на народец, что все еще топотался по лужку, а потом улыбкой процвела:
– Ладно, пойду, чего ж не пойти, – обернулась к Насте: – Ты, боярышня, напрасно скалку с собой не прихватила. Обороняться чем станешь?
– От кого? – Настасья удивленно брови изогнула.
– А то сама не знаешь? – подмигнула и ушла, унося в крепкой руке лук Харальда Безухого.
Норов проводил взглядом тётку и к Насте пристал:
– Что еще за скалка такая?
– Оружие мое, – боярышня смеялась. – Боярин, что ж в расчет попросишь за осинку?
– По отчеству меня не величай, когда одни. Какой я тебе Алексеич?
– Как скажешь...Вадим, – Настя глаз не отвела.
Норов прищурился хитро и опять принялся торговаться:
– А если я вон до того куста докину стрелу? Гляди, сразу за осиной. Споешь мне?
– Спою, – и улыбку подарила светлую.
И ведь докинул! Хотел и дальше торговаться, но на заборола влезла Зинка и встала поодаль, видно, пришла боярышню стеречь.
Глава 26
Ратные заперли ворота крепости, аккурат тогда, когда Настасья сошла с заборола. Лязгнули замки крепкого железа, будто упредили – не войти, не выйти. Однако то не напугало боярышню, и все через окаянного Норова.
Шел боярин неторопко, людишкам слова кидал всякие, детям, какие стрелы подбирали, совал деньгу в измаранные ладошки, а промеж того улыбкой цвел, да такой, какую Настя ни разу и не видала. Да и сама боярышня радовалась, счастливилась и румянилась безо всякой причины. Все отворачивалась от Зинки, что топотала неотступно, отстав шагов на десяток, и посмеивалась за спиной.
– Настасья Петровна, все голову ломаю, не ты ли в княжьем городище при отце Илларионе обреталась? – Настю нагнал боярин Илья, спрашивал, прищурившись.
– Я, – Настя и сама подалась к чернокафтанному. – Ты знаешь его? Давно ли видал?
– Прошлой седмицей, – Илья голову к плечу склонил. – А ведь слыхал я о тебе от попа-то. С тобой, видно, разминулись в городище. Я началом весны к князю на постой встал.
– Илья....не знаю, как по батюшке... – Настасья ручки сложила просительно. – Здоров он? Как живет? Весточку прислал недавно, да увидала, что буквицы царапал не сильно. Руками ослаб? – едва не плакала.
– Не тревожься, в здравии он. Духом тверд, очами светел, – боярин Илья улыбки не кинул, но вокруг глаз его смурных морщинки собрались добрые. – Илья Семеныч я, но зови дядька Илья, привычен.
– Дай тебе бог, дяденька Илья, за добрые вести, – Настёна поклонилась. – Знал бы, как дороги слова твои.
– Скучаешь? – Илья шагнул, за ним Настя двинулась.
– И словами не передать, – Настя слезу утерла. – Так бы и кинулась к нему.
– А тут что ж? Плохо тебе? – Илья нагнал Норова, пошел чуть отстав.
– Люди тут добрые, хорошие, – не хотела Настя скверно говорить о Порубежном, особливо, когда увидала, что Норов обернулся и слушать стал.
– Кто ж спорит, – Илья хмыкнул. – Я о тебе спрашиваю. Как живется, Настасья Петровна?
– Дяденька, что ж ты меня по отчеству? Зови Настей, не велика птица, – улыбнулась дядьке, наново поклоном приветила. – А ты в княжьем городище обитаешь? – спросила и вспомнила, как Норов сказал, что Илья бездомный. Испугалась и глаза распахнула, ждала скверного.
– Там, – дядька головой крутил во все стороны, глядел на торг малый, что нынче шумным был после игрищ, многолюдным. – При князе живу, полусотню вожу.
– А в церкви часто бываешь? – Настя про отца Иллариона хотела выпытать.
– Про попа знать хочешь? – Илья наново хмыкнул.
– А про кого ж еще? – встрял Норов, поравнявшись с Настей. – Давай, боярышня, пытай гостя. За стол не усадила, не угостила, все об Илларионе своем, – видно, злобился Вадим.
– Ой, – затрепыхалась. – Прости Христа ради. Идем скорее, – заглянула в глаза дядькины. – Стряпуха Полина щи вкусные в печке томит, пироги у нее румяные и хлебушек мягонький. Солью его посыпать, так ничего иного и не надобно. А тётенька моя ягоды даст в меду, знаешь, дяденька, как вкусно?
– Проголодалась? – Илья брови потешно свел к переносью. – Погоди, – шагнул к лотку и взял пряник огромадный, торговцу кинул деньгу и подал Насте угощение. – Ешь на здоровье.
Настя протянула обе руки, приняла гостинец радостно:
