— У тебя это впервые? — шепотом спросил он. Она гневно бросила, оскорбленная вопросом:
— Да!
Женевьева пришла в ярость от того, что он заговорил и разрушил чары.
— В таком случае я ничем не смогу тебе помочь, — сказал Тристан, и она побледнела от бешенства. Для него эта ночь была одной из многих, а для нее — той, которая больше никогда не повторится.
— Ненавижу! — прошептала Женевьева. Тристан вновь завладел губами девушки и она обняла его за спину, чтобы выдержать поцелуй — проникновенный, требовательный, обжигающий, вновь уносящий ее в мир ощущений. Он передвинулся и вновь начал ласкать Женевьеву.
Но когда Тристан придвинулся в следующий раз, ее пронзила жгучая боль; вскрикивая и задыхаясь, она попыталась высвободиться, но он крепко держал ее. Теперь в его голосе не слышалось и тени насмешки.
— Тише, тише… успокойся… — повторял Тристан лежа неподвижно и позволяя ей привыкнуть к новым ощущениям. Горячие слезы обжигали щеки Женевьевы, а он все шептал и целовал ее со всепоглощающей страстью.
Она не заметила, когда боль сменилась невыносимым, сводящим с ума блаженством. Поначалу он казался таким чужим — рвал ее на части, был слишком горячим, твердым, проникал слишком глубоко и резко. Но постепенно ее тело привыкло к нему, смирилось с вторжением и подстроилось к его ритму. Движения Тристана, плавные и медленные, внезапно ускорились, набрали ошеломляющий темп. Какая-то нежная, обволакивающая мелодия звучала в ушах Женевьевы. Она дрожала и вскрикивала, ощущая плавные толчки, скольжение твердого копья, игру мышц Тристана, прикосновение упругих бедер. В ее недрах что-то забилось, удары копья участились, и она уткнулась лицом в плечо Тристана, продолжая вскрикивать. Неукротимое желание нарастало в ней. Захватывающий ритм уносил ее на небеса и повергал в бездну, в волны, без устали бьющиеся о берег моря. И вдруг что-то воспламенилось и вспыхнуло, и на один восхитительный момент перестало существовать все, кроме пронзительных и сладостных ощущений. Женевьева почти не заметила, как он в последний раз погрузился в нее сокрушительным ударом, застонал и излился.
Устремив невидящий взгляд в темноту, она вдруг с мучительной ясностью поняла, что капитулировала перед ним. Не осталось ни гордости, ни страха. Сегодня ночью она проиграла свою единственную настоящую битву.
Женевьева отвернулась и уткнулась лицом в подушку. Ее плечи покрывала испарина. Из горла вырвался сдавленный стон, она попыталась отстраниться еще дальше, но не смогла: Тристан придавил всем телом ее волосы и коснулся пальцем щеки.
— Ты плачешь? — спросил он.
Забыв о боли, она яростно отдернула голову.
— А как же? Ведь меня только что изнасиловали!
Он засмеялся, окончательно унизив ее.
— Леди, надеюсь, вы никогда не узнаете истинный смысл этого слова. Такое вам придется пережить еще не раз. Вы и понятия не имеете о том, что такое жестокость и насилие. И хотя не упали сами ко мне в объятия, для первого раза постарались на славу и выполнили свое обещание.
— Нет! Я ненавижу вас!
— Как вам угодно, моя дорогая наложница. Но это лишь начало. — Он провел пальцем по ее руке, и Женевьева отдернула ее.
— Не смейте! Вы уже сделали свое грязное дело! Оставьте меня в покое!
В комнате раздался его смех — на этот раз дружеский и ободряющий. Тристан повернул Женевьеву лицом к себе.
— Ну и ну! «Грязное дело»! Нет, дорогая, мы только начали! Я намерен узнать все, на что вы способны, и обрету истинное блаженство!
— Блаженство?! Мне противны ваши прикосновения!
— Вы всегда лжете, Женевьева? Ладно, попробую отучить вас от этой скверной привычки!
Она замахнулась, но Тристан со смехом перехватил ее руку, а когда наклонился, чтобы поцеловать ее, Женевьеву охватил трепет; она горела и дрожала от предвкушения. Но он вскоре отстранился, продолжая усмехаться.
— Какая жалость, что меня клонит в сон! — Тристан потянулся за своей рубашкой. — Но не отчаивайтесь — я позабочусь о том, чтобы вы не страдали от одиночества.
Женевьева натянула на себя одеяло и с настороженным удивлением уставилась на него. Он сказал, что хочет спать, но почему-то одевался. Слава Богу! И все-таки она не понимала, почему Тристан уходит.
— Вы… оставляете меня одну? — наконец спросила она.
— Я же говорю — мне надо выспаться. И запомните, леди: впредь я никогда не повернусь к вам спиной.
Подхватив сапоги, он двинулся к двери, но Женевьева окликнула его:
— Вы оставите меня здесь, в моей спальне? Одну?
Тристан улыбнулся:
— Да, вы будете одна, за исключением тех случаев, когда я пожелаю разделить с вами ложе. Конечно, вы останетесь здесь, разумеется, если я не пожелаю наказать вас и не велю бросить в подземелье. Но как быть дальше, я еще не решил.
— Боже милостивый… — Женевьева начинала понимать, какое место отведено ей в жизни этого человека. — Вы — самый гнусный, отвратительный, подлый…
— Спокойной ночи, Женевьева, — холодно перебил он и вышел.
Посмотрев на захлопнувшуюся дверь, она спрыгнула с постели и всем телом налегла на дверь, но, как и следовало ожидать, та была заперта снаружи. Охваченная ознобом, Женевьева опустилась на пол и обхватила себя руками. На ее коже до сих пор горели следы его поцелуев.
Она разразилась яростными, беспомощными рыданиями.
Женевьева просыпалась медленно, испытывая смутное неудобство. Огонь в камине погас, в комнате стало холодно. Утро уже наступило, в узкое окно заглянуло солнце.
Слезы навернулись ей на глаза, когда она вспомнила минувшую ночь. Спрятав голову под подушку, Женевьева съежилась. Она хотела сохранить тепло, снова заснуть и мечтала, чтобы Тристан де ла Тер никогда больше не появлялся в ее жизни. При мысли о нем тело Женевьевы воспламенялось, и она задыхалась от стыда. Когда Тристан ушел, она дала волю долго сдерживаемым слезам. Только бы не разрыдаться перед ним… Только бы не сломаться… Но ее воля уже была сломлена.
Закрыв глаза, она прикусила нижнюю губу и дала себе слово, что больше такого не допустит. Вчера ночью была проиграна одна битва, а не вся война. Да, сила на его стороне, но у нее есть свое оружие. Даже если Тристан заставил ее подчиниться, ему не дождаться ни ласк, ни смирения. Тело всего-навсего оболочка. Женевьева задумалась. Ей не хотелось признавать свое поражение. Она не собиралась обвинять или жалеть себя.
Комнату залил яркий солнечный свет. Женевьева решила встать, но тут почувствовала, что тело не повинуется ей так, как прежде.
— Грязный ублюдок! — яростно воскликнула она, понимая, что вот-вот вновь разразится слезами. Женевьева обхватила руками колени и вдруг поняла, что лгала, предлагая Тристану убить ее, отправить в Тауэр или на плаху. Нет, на самом деле она не хотела умирать. Женевьева ненавидела, презирала его за то, что случилось вчера ночью. И еще больше за то, что он заставил ее почувствовать… И все-таки это лучше, чем смерть. Лучше, чем ожидание казни.
