Когда они добрались до придорожной гостиницы, гроза утихла, и Брайони успокоилась в руках Рейвенсворта. Однако едва он попытался опустить ее на землю, она вцепилась в него с новой силой, и ее с трудом смогли оторвать от него. Потом он снова поднял ее на руки и понес в их спальню. Как только дверь была заперта от посторонних, Рейвенсворт снял с Брайони мокрую одежду и вытер насухо перед пылающим огнем. То, что Брайони не выразила даже малейшего протеста против таких вольностей со стороны супруга, который до сих пор не использовал свое право мужа, взволновало Рейвенсворта больше, чем он хотел признать. Он нашел в ее чемодане ночную рубашку, аккуратно надел на нее и, наконец, завернул ее в одеяло с кровати. Тогда он уселся в кресле у камина, баюкая дрожащую девушку в своих объятиях.
Нежно поглаживая ее по волосам, он чувствовал, как она успокаивается и расслабляется. Он говорил ей нежные, утешающие слова. Это, и ощущение избавления от какой-то ужасной катастрофы дало волю потоку целительных слез. Поощряемая его тихими осторожными вопросами, Брайони медленно, запинаясь, начала рассказывать о трагическом стечении обстоятельств, которому она стала свидетельницей в тот незабываемый день, когда ее родители нашли свою могилу в бурных водах озера Уиндермир. Рейвенсворт молча слушал, как она описывала свое ощущение абсолютной беспомощности, когда была вынуждена смотреть, не в силах сделать ничего, чтобы спасти двух самых дорогих людей на свете. Дойдя до конца своего рассказа, Брайони испытала странное облегчение. Равномерное биение сердца Рейвенсворта около ее груди было как бальзам, притупляющий чувствительность ее обнаженных нервов. Негромкий баритон Рейвенсворта продолжал баюкать ее, когда он гладил ее по волосам, и после нескольких дрожащих вздохов Брайони погрузилась в сон под защитой его надежных рук.
Рейвенсворт еще долго сидел неподвижно, в глубокой задумчивости глядя на спокойно дышащую девушку.
Она пошевелилась, и его руки крепче обняли ее. Выражение его лица становилось все суровее, пока его глаза продолжали упиваться ею. Как только ему пришло в голову принудить этого беззащитного ребенка стать его невестой?
Девушка, которая так яростно прижималась к нему в разгаре бури и с таким трогательным доверием таяла в его объятиях, покоряясь его защите, была для него почти незнакомкой. Когда он в первый раз встретился с Брайони, его привлекли спокойная сдержанность и ее невозмутимая манера держаться, замешанная на противоречивом, но таком привлекательном уме. В некотором роде он даже восхищался ее строгой приверженностью принципам, хотя они и привели их обоих к открытому конфликту. Брайони всегда хватало смелости постоянно противоречить ему во всем. Именно эти качества и осознание скрытой чувственности, которую он разбудил в ней, заставили его завладеть ею всецело.
Но беззащитность женщины-ребенка, которая так безраздельно доверилась ему, что позволила раздеть себя донага, и которая без слов подчинилась таким интимным манипуляциям, пробудила в его груди чувства, которых он никогда раньше не испытывал. То-то он любит Брайони, он понял почти сразу после их знакомства. Это было не ново. Но ощущение своей абсолютной недостойности, легшее тяжелым грузом на его сердце, было незнакомо и неприятно лорду Рейвенсворту. Не важно, как, но он знал, что не заслуживает любви такой женщины, как Брайони Лэнгленд. Она была слишком хороша для него, чересчур невинна для его отвратительного прошлого, чрезмерно идеалистична, излишне честна и добродетельна, словом, заслуживала гораздо лучшего мужчину, чем он. Нет, его светлость ни на мгновение не допускал мысли отдать Брайони кому-то другому. Он был готов признать, что леди гораздо выше его, но Брайони Лэнгленд принадлежит ему, и она останется его, пока он жив.
Уколы совести, которые он раньше испытывал, когда думал, как перехитрил Брайони, показались ничтожными в сравнении с волной раскаяния, захлестнувшей его теперь. Преследуемый своим неистовым желанием обладать ею, он использовал самую коварную ложь, чтобы подчинить даму своей воле, совершенно безразличный к чувствам Брайони. Такой эгоизм был характерен для него. Хью Монтгомери привык всегда получать, что хотел, тем или иным способом. Но то, чего Хью Монтгомери желал сейчас, нельзя было получить ни силой, ни деньгами, ни уговорами. Он жаждал уважения Брайони. Он хотел, чтобы она относилась к нему с тем же беззащитным, безоглядным доверием, которое проявила, когда была на грани истерики. Хью Монтгомери, маркиз Рейвенсворт, не мог согласиться на то, чтобы Брайони вверила себя ему, основываясь на обмане. Он должен заслужить уважение Брайони, стать достойным его. Короче говоря, Рейвенсворт решил завоевать даму, показав то, как он изменился. Такое унижение духа было нехарактерно для него, но он был полон решимости немедленно претворить свое намерение в жизнь.
Он приказал себе не обращать внимания на восхитительную картину свернувшейся клубочком у его сердца Брайони и легко поднял ее на руках, чтобы перенести на соблазнительно раскрытую постель. Охваченный раскаянием, лорд Рейвенсворт долго с сожалением смотрел на единственную женщину в мире, с которой хотел заняться любовью, и накрыл ее хрупкую фигурку пуховым одеялом. Со смиренным вздохом он медленно повернулся и направился к двери, старательно отгоняя яркие образы, преследующие его и ночью, и днем, с тех пор как неповторимая Брайони вошла в его жизнь. Он задумался, сколько пройдет времени, пока Брайони уступит ухаживанию нового Рейвенсворта, и горячо надеялся, что управится за неделю. Холодные ванны, подумал его светлость, невольно содрогнувшись, когда закрывал за собой дверь, совсем не в его вкусе.
Когда Брайони проснулась следующим утром, Рейвенсворта нигде не было видно и ничто не говорило, что он вообще когда-либо был в этой комнате. Брайони предположила, что лорд заказал для себя отдельную спальню. Она обдумывала ситуацию, пока одевалась при помощи дочери хозяина гостиницы, которой пришлось временно исполнять обязанности ее камеристки. То, что он не воспользовался такой идеальной возможностью осуществить их брак, она посчитала очень символичным. Она мрачно подумала, не связано ли это с восхитительной Адель. Эту гнетущую мысль она решительно выбросила из головы.
Воспоминания Брайони о том, что произошло после неистовой бури, были очень смутными, но чувства, которые Рейвенсворт вызвал своим рыцарством, живо запечатлелись в ее памяти. Она никогда не думала найти такое утешение, такую преданность, такое уважение к слабостям других в мужчине вроде Рейвенсворта. В том, что он повел бы себя точно так же с совершенно незнакомым человеком, она не сомневалась ни на секунду. Абсолютная честность заставляла ее признать, что в характере Рейвенсворта было что-то еще, кроме того, что ей было уже известно. В этом мужчине была какая-то загадка. Его поведение по отношению к ней было настолько противоречиво, что его можно было посчитать почти эксцентрическим. Тем не менее уже не один раз у нее был повод быть благодарной за его своевременную помощь, и если он довольно сурово бранил ее за то, что считал ее пренебрежением к условностям, она была готова признать, что у него, с его точки зрения, были на то основания. Брайони не могла не признать, что ни одна квакерская дама, знакомая ей, никогда не завоевывала такой сомнительной известности, какой достигла она, и прекрасно понимала, что в будущем должна вести себя с величайшей осмотрительностью. Как минимум в этом жена обязана своему мужу. Она с нетерпением предвкушала, как займет место хозяйки в Оукдейл-Корте, имении Рейвенсворта в Кенте. Праздная жизнь, которую она была вынуждена терпеть как светская дама, скоро могла закончиться. Небрежно накинув на плечи шаль, она стала спускаться в отдельную гостиную, где, как ей сообщили, завтракал его светлость. Она вспомнила, какую значительную роль играла ее мать, улучшая благосостояние работников и арендаторов в имении ее отца. Самым горячим желанием Брайони было следовать по стопам матери и стать полезной помощницей мужу, который разделит ее любовь к сельской жизни и искреннее желание поддерживать других. Почему ей так не повезло, что она влюбилась в такого пустого щеголя, как Рейвенсворт, Брайони не могла понять. Но потом она увидела и другого Рейвенсворта. Она не могла поверить, что мужчина, который мог дать такое утешение женщине в приступе истерии, может быть плохим.
