Эдуардо уселся поудобнее на кожаном сиденье частного экипажа, выехавшего с постоялого двора на север от города. Вместо того чтобы повернуть к главной дороге, кучер направил лошадей на дорогу, вьющуюся между деревьев вдоль берега.
Эдуардо любовался широкой рекой Гудзон, поблескивающей на солнце. Ярдах в трех от берега виднелась яхта, ее белые паруса гордо надувались от мягкого бриза. Эта картина развеселила его. Прекрасный день для путешествия, тепло, ветер не дует, солнечно, но не слепит. Такие дни обещают простые удовольствия, в такой день человек радуется жизни и тому, что он не одинок.
— Куда мы едем?
Голос Филадельфии вывел его из задумчивости, он обернулся и улыбнулся ей.
— Сезон карточной игры в Саратоге начинается не раньше августа. Вот я и решил, что вы будете рады отдохнуть в долине реки Гудзон, где мы сможем обдумать наш следующий фарс. Я снял дом у реки.
— Вы имеете в виду, что мы там будем жить только вдвоем?
Он поджал губы, чтобы скрыть выражение довольства.
— А кого вы хотели бы, чтобы мы пригласили, сеньорита?
Она опустила глаза под его взглядом.
После нескольких минут напряженного молчания она посмотрела на него и обрадовалась, увидев, что он любуется пейзажем. Это дало ей возможность разглядеть перемены в его внешности. Она с любопытством посмотрела на иссиня-черный блеск его волос, на подбородок, теперь уже без фальшивой бороды. Он улыбался каким-то своим мыслям, а ее глаза были прикованы к его чувственным губам, которые уже не один раз прижимались к ее губам.
Она уехала из особняка Ормстедов четыре часа назад и, следуя его инструкциям, до полудня ехала одна в наемном экипаже, пока кучер не остановился в придорожной гостинице. Когда же она вернулась в экипаж, то обнаружила, что далее будет путешествовать не одна — напротив нее сидел не Акбар, а сеньор Таварес в дорожном костюме последней европейской моды.
Эта неожиданная перемена заставила ее нервничать. Филадельфия знала Акбара, доверяла ему. Означало ли это, что она знает Эдуардо Тавареса и доверяет ему? Она совсем не была в этом уверена. Он казался ей незнакомцем, которого она раньше не знала. Когда он повернулся к ней, она отвела свой взгляд.
Что-то было не то. Эдуардо заметил это в тот момент, когда она влезла в экипаж, но не мог понять, в чем причина. Если только не то обстоятельство, что он перехватил Генри Уортона до того, как тот смог попрощаться с ней. Неужели в этом дело? Неужели она горюет об этом бледном болване?
Мысль, что причина ее расстройства другой мужчина, терзала его. Какой мужчина позволит слуге помешать ему попрощаться с дамой, которую он любит? А Уортон отказался от попытки увидеть ее без всякого сопротивления. Будь он на месте Уортона, он раскидал бы полдюжины слуг, чтобы увидеть ее. Этому трусу не следовало разрешать написать ей записку.
Она избавилась от Уортона, и, если сама вскорости не поймет это, он по-своему покончит с этим делом. В конце концов, на его стороне время и успех. Их первое совместное предприятие оказалось вполне прибыльным. Эта мысль напомнила ему еще кое о чем.
— Вот ваша доля от нашей продажи. Она превышает четыре тысячи долларов.
Она посмотрела на чек, который он положил ей на колени.
— Я не хочу брать его.
— Сеньорита, вы всегда говорите так, когда я предлагаю вам деньги.
Звук его голоса с мягкими гласными и не сдерживаемого необходимостью притворяться вызвал дрожь, пробежавшую по ее телу. Бывали моменты, как сейчас, например, когда она задумывалась, почему вообще доверяет ему.
— Я не могу принять деньги миссис Ормстед. Это все равно, что украсть у родственников.
— Она за свои деньги получила прекрасное ожерелье, — напомнил он.
— Тем не менее. — Она помолчала, чтобы найти подходящий тон. — Если бы мы не покинули город столь поспешно, я могла бы продать бриллианты кому-нибудь другому. На это ушло бы несколько дней.
— У нас не было этих нескольких дней.
— Почему? — Она напряглась в наступившем молчании. — Я требую, чтобы вы сказали мне, почему мы так поспешно бежали из Нью-Йорка. Это из-за маркиза? — Ее голос дрогнул. — Он угрожал разоблачить нас?
— Вы не должны занимать свою голову мыслями о маркизе, — кратко заметил он.
— Почему? Что случилось? Я знаю, что вы ездили к нему. Что вы там делали? Вы не…
Он наклонился вперед.
— Что «не»?
— Я даже не знаю что.
— Что-нибудь вроде убийства? — мягко предположил он.
— Убийства? — прошептала она. — Вы…
Она знала, что не может додумать эту мысль до конца, даже если бы ее жизнь зависела от этого. Он откинулся на спинку сиденья.
— Сеньорита, вы видите во мне кровожадного бандита? Я напоминаю вам темнокожего дикаря, который снился вам в ваших детских сновидениях!
— Конечно нет! — выпалила она.
Он разгадывал ее сны. Как могла она в своих снах желать мужчину, которого едва знала?
— Я вполне способна мыслить рассудительно, сеньор, и просто хотела знать, что случилось с маркизом. Это вы произнесли слово «убийство».
— Я? Тогда извиняюсь. Маркиз жив. Однако он решил, что Америка вредна для его здоровья, и в настоящее время плывет в Европу.
— Понимаю.
На самом деле она ничего не понимала. Неужели он обладает такой властью, что люди подчиняются ему, даже если он приказывает им покинуть страну?
Каждый оборот колес экипажа, уносившего их все дальше от Нью-Йорка, вызывал в ней все большее сожаление, что она не отдалась на попечение миссис Ормстед и не призналась ей во всем. Она сожалела о столь многих вещах, что даже не заметила, как заплакала.
Огорченный ее глупыми раздумьями и своей ревностью, Эдуардо безуспешно пытался отвести от нее взор. Он поразился, когда увидел, что она молча плачет.
Женщины, которых он знавал в своей жизни, никогда не допустили бы, чтобы их слезы остались незамеченными. Воспитанная столетиями на бурных португальских и испанских драмах, на страстности местных индейцев, на духовности негров, находивших преувеличенное выражение в физических проявлениях, бразильская женщина извлечет из одной слезинки больше эмоций, чем он видел у Филадельфии Хант за все время их знакомства.
Он отвел глаза от ее гордого, хотя и несколько отсыревшего профиля. Она не была бесчувственной, не была холодной. О Боже! Уже одно то, что он сидел рядом с ней, грело его до такой степени, что казалось, что у него жар. Как давно он не имел женщину? Эта мысль вызвала у него удивление. Так давно? Скоро его можно будет произвести в святые!
Он сунул руку в карман и вынул оттуда записку, которую наспех написал Уортон. Если ее слезы из-за Уортона, то лучше, чтобы она прочитала ее сейчас, и с этим будет покончено. К тому времени, когда они покинут берега Гудзона, он рассчитывает полностью вытралить у нее воспоминания об этом человеке.
