Внизу ждала Юта, нервно вцепившись руками в свою сатиновую юбку.
Донья Эсперанца вопросительно взглянула на сына.
— Мама, это Юта. Моя жена.
— Жена?! — прошептала донья Эсперанца, инстинктивно вцепившись Три-Вэ в плечо.
— Мы поженились в субботу, — сказал Три-Вэ.
— Юта?
— Да, мэм. Названа в честь штата Юта, — сказала Юта. — Если сейчас неудобно, миссис Ван Влит, я могу прийти потом.
Донья Эсперанца не отпустила плеча Три-Вэ, судорожно сжатого ее пальцами. Но голос у нее был теплый, приветливый.
— Это теперь твой дом, — сказала она. — Юта, дитя мое, зови меня мамой или доньей Эсперанцей, как тебе больше понравится. Амелия, моя другая дочь, зовет меня доньей Эсперанцей.
4
Они сидели за столом и ужинали. Три-Вэ и донья Эсперанца вспоминали о вырубленных перечных деревьях. Юта чистила ножом грушу. С непривычки у нее свело от напряжения руки. Ей гораздо легче было носить ведра с водой или колоть дрова.
Хендрик отрезал щедрый ломоть сыра. Обычно он ничему не удивлялся, однако, услыхав в телефонной трубке искаженный расстоянием голос сына — телефоны уже были самым обычным делом в состоятельных домах, — сначала испытал потрясение, а потом страшно обрадовался. Упрямая шишка на его носу порозовела, глаза блестели.
— Ну-ка, Три-Вэ, попробуй. Этот будет получше голландского. — Хендрик был твердо убежден в том, что с переездом в Лос-Анджелес его жизнь улучшилась во всех отношениях, даже в таких мелочах, как сыр. — Молочная ферма в Анагейме делает такой специально для Ван Влитов.
— Спасибо, папа, — ответил Три-Вэ.
— Наш кузен Франц и его сыновья держат бакалею, — пояснил своей новой невестке Хендрик.
Подняв на него глаза, она произнесла: «О!», давая понять, что на нее это произвело впечатление. Затем опять занялась грушей. Сегодня Юта говорила мало. Она все никак не могла налюбоваться великолепием дома Ван Влитов.
«А она ничего, — подумал Хендрик. — Крупное, налитое тело и круглое, как у кошки, лицо. Правда, одежда!.. Тут искушенный взгляд Хендрика споткнулся. Ярко-красное платье было так тесно, что на швах собралось в морщинки. Под напряженной правой рукой нитки даже чуть-чуть поползли. На воротничке совершенно неподходящая пуговица. Хендрик отвернулся, вспомнив Амелию. Она предпочитала бледные тона, платья свободного покроя, которые отлично сидели на ее миниатюрной, изящной фигурке, а изюминка Амелии заключалась вовсе не в украшениях, которые постоянно покупал ей Бад, а в ее глазах и смехе. И как только два родных брата могли выбрать таких разных женщин? Хендрик отогнал от себя этот вопрос. В конце концов он приличный человек и эта Юта — тоже его невестка. Вырезав клин из красной головки сыра, он положил его на ее тарелку.
— Держи, Юта, — сказал он. — Как тебе Лос-Анджелес?
— Грандиозный город! Настоящий рай!
— Три-Вэ, — сказал Хендрик, — ты слышал?
— Мы только погостить, — ответил Три-Вэ.
— Погостить? — произнес Хендрик. — Что значит «погостить»?
Донья Эсперанца спросила:
— Совсем на чуть-чуть?
— Да, что-то вроде медового месяца, мама.
— Ты уже не мальчик. Пора тебе остепениться, — проговорил Хендрик. — Пойдут дети, а детям нужна школа, постоянный дом.
Донья Эсперанца, очень робкая по душе, думала, что все такие. Увидев, как покраснела невестка при слове «дети», она решила, что Юта смутилась просто потому, что «дети» — это всегда намек на интимную близость между супругами.
— Три-Вэ должен дать тебе больше времени на медовый месяц, — сказала она, обращаясь к Юте.
— Здесь, — настаивал Хендрик, — именно здесь и нужно рожать детей! — Заметив взгляд доньи Эсперанцы, устремленный на него, он добавил: — Со временем, конечно.
Юта отложила ножик с перламутровой рукояткой, прерывисто вздохнула и с трудом произнесла:
— Время пришло. Три-Вэ и я... мы скоро сделаем вас дедом и бабкой.
Наступила тишина. Часы звонко отбили четверть часа. «Зачем? — подумал Три-Вэ. — Зачем?» Он не хотел смущать жену и говорить родителям о ее беременности. Разве что потом, когда уже будет неизбежно, отправить с ближайшей станции телеграмму: «Мама — сын (дочь). Все нормально». Но чтобы Юта сама им сказала!.. Юта, для которой грех был именно грехом, а вечный огонь — реальностью! Странно, но он никогда не видел противоречия в том, что Юта отдалась ему до брака, ибо знал, что сила ее естественного тепла сильнее веры. Но сейчас он почувствовал, как испарина выступила у него на лбу. Он вопросительно уставился на жену. Она не смотрела на него.
Донья Эсперанца выронила из рук нож для фруктов, и он с приглушенным стуком упал на старый, сотканный в Паловерде ковер. Она не нагнулась за ним.
Хендрик неосознанно сорвал салфетку с жилетки, куда она была вставлена между двумя верхними пуговицами.
— Ну что ж, Юта... хорошие новости, — проговорил он. — Это сюрприз, конечно, но хороший!
— Да, очень хороший, — эхом отозвалась донья Эсперанца. Тени под ее окруженными морщинами глазами сделались почти черными.
Хендрик проговорил:
— Вот видишь, Три-Вэ? Я оказался прав.
— Ребенок ничего не меняет, — ответил Три-Вэ.
— Нет, меняет. Ты должен остаться в Лос-Анджелесе, Три-Вэ, вот и все...
— Нет... — попытался прервать его Три-Вэ.
Хендрик говорил, не слушая сына:
— ... У мужчины, когда он становится отцом, должно появляться чувство ответственности.
Хендрик разгорячился, правильные черты его массивного лица исказились от волнения. Напыщенность, свойственная его возрасту, на минуту пропала. Из любви к Баду и доброго расположения к Амелии он никогда не позволял себе распространяться о внуках, но этот вопрос всегда жил в нем, как болтавшийся без узла конец веревки, незаконченная фраза, недосказанная история. Он приехал в эту громадную страну, мечтая основать большую семью. Сыновья — это еще недостаточно для мужчины.
— Дорогая, ты только представь, — сказал он и наклонился через стол к донье Эсперанце, улыбаясь, как ребенок, словно и не было сорока лет, прожитых здесь. — Наш первый внук!
— Да... — прошептала донья Эсперанца, которая подумала о том же. — Да.
Три-Вэ продолжал вопрошающе смотреть на Юту. Она все еще избегала встречаться с ним глазами.
5
Они остались одни в его комнате. Днем сюда втащили для Юты старую железную кровать Бада. Включив свет и ступив на коврик из телячьей шкуры, Три-Вэ вдруг вспомнил старые времена. Он сел на матрас и тут же провалился — кровать была старая, продавленная.
— Зачем ты им сказала? — спросил он в темноте.
— А зачем ты приехал? — с вызовом ответила Юта.
