Ричард кивнул.
— Да, на месте моего брата я смог бы сделать это. Генрих был хорошим отцом, но плохим стратегом — сражался с кошкой в то время, как тигр готовился к прыжку! — Он постоял, задумавшись, пропуская через сознание сражения при Стамфорд-Бридж и Сенлак-Филд, словно вел их сам. Битвы, маневры и оружие были излюбленными темами его умственных упражнений.
Я быстро вернулась к столу, налила в один из грубых кубков из рога, давно заменивших на моем столе серебряные, немного горького английского эля, которым, вместо любимого вина, с особым удовольствием пичкал меня Николай из Саксхема, и протянула Ричарду.
— Ужасный напиток, но по опыту знаю, что он безвреден и даже подкрепляет.
Ричард взял кубок, осушил его, поставил обратно на стол, отошел к окну и уселся в кресло.
— Ты рассуждаешь по-женски, — сказал он. — На одном дыхании высказала мне, что если люди узнают об отце и моей невесте — черт бы побрал их обоих, — у них ребра треснут от смеха, и в то же время предсказываешь, что это может привести к кровавому мятежу. Но так не бывает, одно с другим не вяжется.
В свое время меня обвиняли почти во всем, в чем можно обвинить человека, но только не в отсутствии логики.
— Ты говоришь так потому, что не знаешь англичан. Любой из тех, кто посмеется над тобой, рогоносцем, первым восстанет против него, коварного растлителя. И ты не можешь не признать, что при этом сильно пострадает достоинство анжуйского королевского дома.
— Какой гибкий язык! — заметил Ричард с неожиданной иронией. — Не удивительно, что отец держит тебя взаперти!
— Я сама держу себя взаперти, — гордо возразила я. — Когда мы с Генрихом восстали против него, я уехала в Аквитанию и предала гласности историю с Розамундой Клиффорд, оправдав тем самым себя, и стала править там. Но я хотела другого. Я хотела Англию — всю Англию. И вовсе не для Иоанна, ты должен помнить об этом. Первый — Генрих, потом ты. Вы мои сыновья. Были и есть. Генрих был, ты есть. А Иоанн — сын своего отца.
Помолчав, Ричард миролюбиво произнес:
— Твои доводы довольно путаные, но ты меня убедила. Я расскажу только Филиппу. А затем возьмусь за отца и наконец добью его. Для начала я атакую Манс, который он считает вторым Вифлеемом, поскольку, видите ли, там родился.
— Но, ради Христа, будь осторожен в бою. Я сойду с ума, если с тобой что-нибудь случится.
С его лица исчезло воинственное выражение, и осталось одно чистое сияние.
— Со мной ничего не может случиться, пока я не возьму Иерусалим. Беспокоиться обо мне начинай тогда, когда мое знамя будет развеваться над Гробом Господним. Тогда я могу напороться на ржавый гвоздь, подавиться рыбьей костью и умереть счастливейшим человеком на земле! А раньше меня наверняка ничто не возьмет. Я не раз специально рисковал, чтобы убедиться в этом. Мама, ты должна отправиться со мной в крестовый поход. Леди Золотой Башмак снова сядет на коня! Мы вместе, бок о бок, въедем в Иерусалим и отпразднуем победу там, где стоял громадный дворец Соломона. А потом ты снова примешься за свои увещевания, а я буду их слушать. Потому что после взятия Иерусалима я стану таким же уязвимым, как и все другие люди.
— Ричард, — забыв о своей роли, заговорила я по-матерински, — это пустые и опасные слова. Ты уязвим теперь. Ты силен и опытен, но сделан из плоти и крови — а это всегда добыча для шпаги, топора или стрелы. Твои слова звучат беспечно. И к тому же пахнут колдовством.
— Разве это не естественно? — спросил он с поддразнивающей улыбкой. — Разве мы все, как гласит легенда, не потомки дьявола?
— Замолчи! — прервала я его.
По позвоночнику пробежала мелкая дрожь. Неподходящий момент для воспоминаний о прабабке моего рода… Она приезжала в Манс очень редко и всегда старалась уехать до освящения. В конце концов ее муж приказал четырем крепким людям удерживать ее силой. Говорили, что у этой четверки остался в руках лишь плащ графини. Она исчезла, а в церкви потом долго пахло горелой серой.
— Ричард, придержи язык, — твердо сказала я. — Мы улаживаем вопросы политики и войны. Сейчас не время говорить о метлах ведьм и о магии. Оставь это старухам, собирающимся зимними вечерами вокруг очага. Послушай лучше меня. У твоего отца есть кое-что более существенное, чем Манс, хотя его потеря будет очень сильным ударом.
— Что именно? Скажи мне, мама. Это станет первой моей мишенью.
— Твой брат Иоанн. Иоанн — это сердце его сердца. Если бы ты смог убедить его присоединиться к тебе…
Произнося эти слова, я чувствовала, что предлагаю невозможное. Иоанн был верен Генриху. Сама же я воспринимала его подобно курице, высидевшей утенка. Иоанн, отпрыск моей плоти, рожденный моей кровью, был не моим ребенком. Он лежал у моей груди в дни, когда я его кормила, темнокожий, темноглазый младенец, уже тогда склонный к тучности и какой-то странный. Генрих-младший, Джеффри, Ричард и даже моя кроткая дочь Иоанна были смелыми отродясь. Они не боялись прищемить пальцы, разбить колено. Иоанн же с пеленок был трусом. Остальные мои дети не стремились к тому, чтобы всем нравиться, и делали все, что хотели. Если они поступали плохо, их наказывали, если же вели себя хорошо, то пользовались расположением взрослых, но никогда не старались никому угодить.
Иоанн же, с детства сознавая свою отверженность и одновременно стараясь нравиться людям, всегда стремился к собственной выгоде. Озадаченная тем, что сама произвела его на свет, я не могла испытывать к нему сознательного отвращения, однако он мне не нравился, я не доверяла ему и очень ревновала, потому что Генрих предпочитал Иоанна любому из своих законных сыновей и ценил почти так же высоко, как другого, Джеффри, незаконного сына от Розамунды Клиффорд. Однако иногда что-нибудь, сказанное им, чрезвычайно мудрое, остроумное или же лестное, буквально обезоруживало меня. Несколько раз за время моего изгнания — но только тогда, когда его отец был за морем, — Иоанн приезжал навестить меня в Винчестере и всегда привозил выбранный самым тщательным образом подарок; мое любимое вино, засахаренные фрукты, какую-нибудь игру — милые мелочи, так необходимые мне в моем бедственном положении. Поначалу я держалась по отношению к нему с присущим мне подчеркнутым достоинством, но он не обращал на это внимания, или, скорее, воспринимал мое поведение как стимул к большему усердию и рассказывал мне все придворные сплетни и смешные истории, которые ему доводилось слышать. Примерно в течение часа он был совершенно очаровательным собеседником.
— Брат Иоанн, — очень мягко проговорил Ричард, — мой младший брат Иоанн… Это будет нетрудно… маленький обжора, липнущий к отцу потому, что у того ключи от кладовой! Что ж, посмотрим! Я заключу с ним сделку. Предложу перейти на мою сторону, передам ему власть на время, пока буду в крестовом походе. Если я стану королем — а я надеюсь на это… — сделаю его регентом Англии, а если нет, отдам ему Аквитанию. Пользуясь авторитетом повсюду, он сколотит себе состояние за полгода! А чтобы подсластить пилюлю, пообещаю, что не стану обзаводиться наследником до возвращения из Святой земли. Иоанну по крайней мере будет о чем молиться.
