европейской живописи умоляли ее оказать им честь, разрешив написать ее портрет! И всем этим пренебречь? И отвергнуть раскаяние обожающего ее супруга?
На этом пике красноречивого монолога лицо маркизы Мэнсон обрело выражение какой-то восторженной мечтательности, которое могло бы рассмешить Арчера, не будь он так ошарашен.
Предскажи ему кто-нибудь, что Медора Мэнсон может явиться в обличье вестника Сатаны, он бы только посмеялся, однако сейчас ему было не до смеха, ибо она и впрямь выступала посланцем ада, из которого с таким трудом выбралась Эллен Оленска.
– Так она еще пока ничего не знает? – резко оборвал он ее.
– Впрямую – нет. Предполагает ли? Кто знает? По правде сказать, мистер Арчер, я ждала встречи с вами. Как только мне стало известно о твердости вашей позиции, о том влиянии, которое вы на нее имеете, я преисполнилась надеждой, что смогу рассчитывать на вашу поддержку в том, чтобы убедить ее…
– Вернуться к мужу? По мне, так лучше ей умереть! – яростно выкрикнул молодой человек.
– Ах, – вздохнула маркиза, не проявляя признаков негодования. Некоторое время она продолжала сидеть в кресле, тиская руками в митенках свой нелепый веер из слоновой кости, но вдруг подняла голову и прислушалась.
– Вот, спускается! – торопливо шепнула она и, указав на лежавший на диване букет, спросила: – Должна ли я вас понять в том смысле, что вы предпочитаете это, мистер Арчер? В конце концов, брак есть брак… а моя племянница все еще замужем…
Глава 18
– И что вы тут вдвоем замышляете, тетя Медора? – громко осведомилась мадам Оленска, входя в гостиную.
Одета она была как для бала. Все на ней мягко сияло и переливалось, словно платье ее было выткано из лучей неяркого свечного света. Она шла, высоко подняв голову, словно бросая вызов – так входит в комнату, полную соперниц, хорошенькая женщина.
– Мы говорили, моя милая, о том, что тут тебя ожидает прекрасный сюрприз, – отвечала миссис Мэнсон, вставая и с лукавым видом указывая на цветы.
Мадам Оленска резко остановилась и взглянула на букет. Она не покраснела, но по лицу ее летней молнией промелькнул бледный всполох гнева.
– Ах, – воскликнула она голосом таким пронзительно резким, какого ему даже никогда не приходилось слышать, – кто же это так нелепо прислал мне букет? Почему букет? И почему именно сегодня, в этот вечер? Я не собираюсь на бал. И я не девушка на выданье. Но есть люди, которые то и дело ставят себя в нелепое положение.
Она повернулась к двери и, открыв ее, позвала: «Настасия!»
Вездесущая горничная немедленно явилась, и Арчер услышал, как мадам Оленска сказала ей по-итальянски, но очень отчетливо, видимо, с намерением дать ему понять смысл: «Вот – киньте это в помойку!», а когда Настасия взглядом своим выразила несогласие, она произнесла:
– Нет, цветы не виноваты, велите мальчику отнести их через три дома отсюда, в дом Уинсета, того хмурого джентльмена, что ужинал здесь. Его жена больна, получить цветы ей будет приятно. Мальчик вышел, говорите? Тогда, дорогая, сама сбегайте, накиньте мой плащ, и мигом! Я хочу, чтоб цветов этих в доме не было! И не дай вам бог проболтаться, что это от меня!
Она накинула свой бархатный «полонез» на плечи горничной и вернулась в гостиную, резко захлопнув дверь. Прикрытая кружевами грудь бурно вздымалась, и на какую-то секунду Арчеру показалось, что женщина вот-вот расплачется, но вместо этого она рассмеялась и, переводя взгляд с Арчера на маркизу, вдруг спросила:
– А вы двое успели подружиться?
– Это мистеру Арчеру решать, милая моя. Он терпеливо ждал, пока ты оденешься.
– Да, я предоставила вам время вдоволь наговориться. Волосы никак не хотели укладываться. – Мадам Оленска поднесла руку к пышной шапке локонов. Да, насилу вспомнила: доктор Карвер ведь уехал, а ты опаздываешь к Бленкерам. Мистер Арчер, поможете сесть тетушке в экипаж?
Она проводила маркизу в прихожую, помогая ей завернуться в кучу разнообразных шалей и палантинов, нацепить боты, и крикнула в открытую дверь: «Только чтоб экипаж вернулся за мной к десяти», после чего она возвратилась в гостиную, где и застал ее Арчер, когда вернулся: стоя у камина, она разглядывала себя в зеркале. В нью-йоркском обществе было не принято, чтобы дамы, обращаясь к горничным, называли их «дорогая» и, посылая с поручениями, наряжали в собственную одежду, и Арчер, обуреваемый вихрями всевозможных чувств, среди прочего испытывал и приятное возбуждение, чувствуя, что попал в мир, где действуют под влиянием эмоций и с божественной непредсказуемостью.
Когда, войдя, он встал за ее спиной, она не шевельнулась, и какую-то секунду они глядели друг на друга в зеркале, затем она повернулась и, устроившись в своем уголке дивана, вздохнула:
– Ну вот, можно покурить.
Он передал ей папиросы, зажег огонь, и когда пламя осветило ее лицо, увидел, что глаза ее смеются. Она сказала:
– Ну как я вам в гневе?
Арчер ответил не сразу, а затем сказал с внезапной решимостью:
– Теперь я лучше понимаю то, что рассказывала о вас ваша тетушка.
– Я так и знала, что она говорила обо мне. И что же она сказала?
– Сказала, что вы привыкли к всевозможной роскоши и развлечениям, которых здесь мы вам предоставить никогда не сможем.
Мадам Оленска слабо улыбнулась в облачко дыма, вившееся вокруг ее рта.
– Медора – неисправимый романтик. Это многое в ней искупает.
После нового секундного колебания он рискнул:
– Но всегда ли романтизм вашей тети в должной мере отвечает реальности?
– Вы сомневаетесь, всегда ли она говорит правду? – Она помолчала, обдумывая ответ. – Вот что я вам скажу, почти в каждом ее слове есть как правда, так и ложь. Но почему вы спрашиваете? Что такого она вам наговорила?
Он отвернулся, глядя на огонь, а потом опять перевел взгляд на ее освещенное огнем лицо. Сердце сжалось от мысли, что, может быть, это их последний вечер у этого камина, что через минуту придет экипаж, чтобы увезти ее.
– Она говорит… из ее слов выходит, что граф Оленски просил ее уговорить вас вернуться к нему.
Мадам Оленска не отвечала. Она сидела неподвижно, держа папиросу в чуть поднятой руке. Лицо ее не изменило выражения, и Арчеру вспомнилось, что он и раньше замечал за ней свойство не выказывать малейших признаков удивления.
– Так вы это знали? – вырвалось у него.
Она молчала так долго, что с кончика папиросы упал пепел. Она смахнула его на пол.
– Она намекала на письмо. Бедная милая тетя… Эти ее намеки…
– Это из-за просьбы графа она теперь здесь?
Мадам Оленска, казалось, обдумывает и этот ответ.
– Тут тоже трудно сказать. Она мне говорила, что «призвана духовно», что бы это ни означало, доктором Карвером. Боюсь, она собирается замуж за доктора Карвера. Бедная Медора, вечно она за кого-то собирается замуж. А может быть, просто эти
