Сергей Минцлов - Гусарский монастырь

— А перекрестить забыл, ослятина? — лениво, полусонно произнес Степан Владимирович.

Ванька выполнил и эту обязанность и на носках вышел из спальной.

Сон охватил весь дом.

Ночью Людмила Марковна проснулась: ей показалось, что рядом, в кабинете, хрустнуло оконное стекло. Она приподняла голову и услыхала явственный шорох: значит, хруст ей не померещился.

Она хотела окликнуть храпевшую на полу приживалку, но вдруг села и опустила босые ноги на коврик: ей пришла в голову мысль, что это Степан влез из парка в окно, чтобы забрать из кабинета где-то запрятанную там вольную.

С неизвестно откуда взявшимися силами Людмила Марковна встала, быстро накинула на себя капот, тихо отворила дверь и вышла в черную, что уголь, тьму коридора.

В замочное отверстие двери кабинета виднелся свет. Затаив дыхание, старуха беззвучно вставила ключ, замок громко щелкнул среди тишины, и она распахнула дверь.

В кабинете на этажерке горел свечной огарок; около нее, перебирая книги, стояла какая-то фигура вся в белом. На звук замка она оглянулась, свет упал на лицо ее, и Людмила Марковна увидала перед собой покойного Владимира Дмитриевича.

Она судорожно вытянула вперед обе руки, как бы обороняясь от видения, попятилась назад, захлопнула дверь и тут же повалилась около нее.

Через некоторое время Марья Ивановна проснулась и прислушалась — дышит ли Людмила Марковна. Слышно ничего не было.

Приживалка поднялась, осторожно добралась до кровати, потом ощупала ее и убедилась, что Людмилы Марковны нет.

— Так внутри меня все оборвалось! — повествовала она потом о событии. — Что, думаю, такое? Куда она могла исчезнуть? Сплю ведь я, милые мои, таракан на стене усами пошевелит — и то слышу, а тут вдруг человека не услыхала?! Выскочила я в колидор — так меня и обдало дымом и гарью! Бросилась я в людскую, кричу: «Пожар, пожар!», да назад! За мной лакеи, девки! У самого кабинета споткнулись мы на что-то. Трясусь вся, ощупываю руками — батюшки, барыня это лежит и уже холодная, закоченелая. Отворили дверь, а оттуда как полыхнет огнем, чуть не задохлись все! Прочь побежали, волочим покойницу, как пришлось, а сзади огонь языками, по пятам, по стенам! Страсть, истинно страсть Господня! Барин Степан Владимирович выскочил в одном белье, да прямо в кабинет, а там пекло. Он назад. «Стол мой, — кричит, — стол? Вольную тому, кто его вытащит!» А куда там — и близко подступиться нельзя было! Барин волосы на себе рвет, ногами топает, самого едва оттащили и вывели из дому. Покойница, царство ей небесное, все наделала! — со вздохом добавляла рассказчица. — Надо ж греху быть — ходила ночью в кабинет, свечку оставила там, да и померла, вот и приключилась беда!

Марья Ивановна скромно умалчивала только об одном обстоятельстве: именно, что она, несмотря на испуг и суматоху, успела слазить к мертвой в карман и переложить в свой собственный пачку сторублевок.

Выпроводив Стратилата, превратившегося у него в задней каморке в Пентаурова, Шилин, не зажигая огня, уселся у отворенного на улицу окошка и не без тревоги вслушивался в ночную тишину. Рязань спала; изредка слышалось бесцельное повякиванье собак.

Прошло с час, и через дорогу по направлению к дому Шилина мелькнула чья-то тень. Он встал и столкнулся в дверях с запыхавшимся Стратилатом.

— Достал? — шепотом спросил Шилин.

— Держи… — так же ответил прибежавший, суя ему в руку бумагу.

Оба поспешно пошли в заднюю горенку; хозяин зажег свечу, и Стратилат принялся мазать себе маслом лицо и сдирать парик и наклеенные брови. Шилин развернул бумагу, убедился, что это была действительно Ленина вольная, и бережно спрятал ее к себе в карман.

— Чуть не влопался! — повествовал Стратилат. — Только это я отыскал бумагу — вдруг шасть кто-то в кабинет: гляжу, старуха, Людмила Марковна! Увидала меня, да назад, за дверь — и бряк там с ног! А я в окно и давай Бог ноги!

— Упала, говоришь?

— То есть, вот как: от всей души! Уж не померла ли?

— Никто больше не видал вас?

— Ни, ни…

— И впрямь могла с перепугу помереть старуха… — раздумчиво проговорил Шилин. — Тогда ведь за Леонидой Николаевной сейчас гнать надо!

— Истинно! — согласился Стратилат. — Без бабки он завтра же что хочет, то с ней и сделает!

— Надо узнать, что у них творится?… — сказал Шилин.

— Как узнать? Назад ведь не полезешь?

— И не нужно. Иди ты к себе, спать ложись, а я на Большой улице постерегу, не будет ли тревоги…

Стратилат исчез. Смарагд Захарович надел поддевку, вышел на крыльцо и, заперев за собой дверь, направился к дому Пентаурова.

Темные улицы были пустынны. На Большой кое-где, на далеком расстоянии друг от друга, словно желтые светляки, мерцали масляные фонари. Темны и безмолвны были и пентауровский двор, и огромная махина дома.

Шилин прошел вдоль него, затем вернулся и присел на лавочку у ворот так, что со стороны видно его совершенно не было.

Все спало по-прежнему. Минуло порядочно времени, и Шилин, встав, чтобы поразмять ноги, обратил внимание на то, что листва деревьев парка за домом ярко освещена: в комнатах с той стороны, стало быть, почему-то зажгли огни.

«Что-нибудь да случилось?» — размышлял он, глядя на свет на деревьях, и вдруг заслышал хлопанье дверей и начавшуюся беготню во дворе.

— Воды, скорей воды! — прокричал с подъезда чей-то голос. — Пожар! Барыня померла!

Шилин бросился домой, разбудил Мавру и, велев ей ждать себя и гостью, сам запряг лошадей и покатил в Баграмово.

«Что за пожар? — думал он по пути, подхлестывая коньков и то и дело оглядываясь назад. — С чего?»

Не успел он отъехать и трех верст, на небе за его спиной, что провал в преисподнюю, мутно заалело зарево.

Утром Степан Владимирович, ночевавший в театре, стоял на сцене и отдавал распоряжения Маремьяну насчет похорон и поисков на пожарище на месте кабинета серебра, и уже собрался идти садиться в коляску, чтобы ехать в Баграмово, когда к нему подошел с шапкой в руке Белявка.

— До вашей милости! — проговорил он, отвешивая низкий поклон.

— Что тебе? — сердито спросил Пентауров.

— Так шо теперь дилать нам нечего…

— Ну?

— Явите милость: прикажите мени расчет дать!

— Какой расчет? Ясно, кажется, было сказано тебе, чтобы все убирались к черту!

— Я ж за гроши, а не за черта служив! — дерзко возразил Белявка. — Мне до Москвы треба. Прикажите дать расчет!…

Взбешенный Пентауров ухватил его за ворот и, встряхивая, попер перед собой к выходу:

— Вот тебе расчет! Вот тебе расчет! — повторял он, сопровождая эти слова пинками коленом в непринятое к упоминанию в печати место.

Кучер и форейторы, ожидавшие выхода барина у подъезда театра, увидали неожиданное зрелище: Белявка распахнул лбом выходную дверь, а затем, махая руками, что птица крыльями, вылетел из театра и плюхнулся на то место, где лежал когда-то пьяный Бонапарте.