Сергей Минцлов - Гусарский монастырь

— Нет, я совсем от вас уехала!… — ответила Леня, утирая глаза платком.

— Как совсем?

— Так. Я не вернусь больше в Баграмово; сама по себе буду жить!

— Тэ-э-экс… — протянул озадаченный Маремьян.

Леня кивнула ему головой и вместе со своим спутником тихо удалилась из последнего земного пристанища Людмилы Марковны.

— Что за оказия? — проговорил себе под нос Маремьян. Про историю с Лениной вольной среди дворни ходили какие-то смутные толки, но верного он ничего не знал: Ванька, пойманный им однажды при подслушивании секретной беседы Маремьяна с каким-то купцом, был так отдубашен им, что возненавидел и боялся его ото всей души и от него сведений Маремьян никаких не получал.

Вернувшись домой, Леня написала записочку и попросила передать ее Светицкому: был четверг, и Леня боялась, что не подозревавший о происшествиях той ночи гусар отправится в Баграмово.

Шилин послал работника, и не больше как через полчаса Светицкий прискакал верхом в сопровождении Ильи.

С озабоченным лицом вбежал он в горенку, где, бывало, весело проводила время шилинская компания, и увидал шедшую к нему навстречу Леню. Светицкий осыпал ее руки поцелуями.

— Как все это неожиданно, ужасно!… — взволнованно заговорил он. — И смерть, и пожар! А ваша бумага?

— У меня.

Гусар перекрестился.

— Слава богу! — произнес он от глубины души. — Нашлась?

— Да… — нерешительно ответила Леня; ей опять приходилось умалчивать о многом.

— И сегодня же назад уедете, на похороны?

— Нет, я на похоронах не буду, я уже совсем уехала из Баграмова!

Светицкий с беспокойством заглянул ей в глаза.

— Случилось что-нибудь? Дерзость какую-нибудь он позволил себе вам сказать? — В глазах гусара засветились угрожающие огоньки.

— Мы поссорились, и я больше не хочу его видеть…

— Что же произошло?

— То, что уже исчезло… — с улыбкой сказала Леня. — Не надо волноваться, и будем говорить о другом!…

— Видите, что значит быть одной? — произнес Светицкий. — Всякая дрянь осмеливается обидеть вас!

— Все это прошло и кончено, теперь начинается новая жизнь!

Светицкий отвернулся, насупился и забарабанил пальцами по столу.

— Чем же вы начнете новую жизнь? — спросил он.

— Уеду в Москву, на сцену… там буду равная с равными…

Гусар не отвечал и продолжал барабанить, но стук все ослабевал и делался нервнее.

— Что же вы молчите, Дмитрий Назарович?

— Я обещал молчать… — пожав плечами, проговорил Светицкий.

— Иного выхода нет… — тихо сказала Леня.

— Нет?! — Светицкий отодвинул стол так, что все загремело на нем, и встал со стула. — А я? — Он протянул обе руки к Лене. — Леня, ведь я же без вас жить не могу!

— Боюсь, раскаиваться потом станете, Дмитрий… — Она не успела договорить. Светицкий схватил ее в объятия и принялся целовать.

— Не пущу! Никому не отдам! Моя! — в исступлении вскрикивал он в то же время. — Да? Правда?

Ответа не было, но он почувствовал, что Леня прильнула к его груди.

Восторг Светицкого не имел предела.

— Будет, будет… пустите! — смеясь и плача от счастья, говорила Леня, отбиваясь от него.

— Господи, я с ума, кажется, сойду?! — вымолвил наконец он.

— А родные ваши согласятся ли? — тихо сказала раскрасневшаяся Леня.

— У меня их нет! — ответил Светицкий. — И почему сказала «ваши»?

— Твои… — поправилась она.

— Когда же наша свадьба?

— Не знаю… когда хочешь… — Леня поалела окончательно. — Только пусть она будет самая скромная!

— Одни свои гусары будут. И сейчас же возьму отставку и уедем ко мне, в Орловскую губернию!

— Тебе жаль расставаться с полком будет? Ведь это из-за меня ты из него уйдешь?

Светицкий засмеялся.

— Нет, из-за расстроенного имения! — ответил он. — Будет бездельничать, надо взяться за него как следует! Вместе будем хозяйничать, хорошо?

— Еще бы! — ответила Леня. — Вот и новая сказка началась! — прибавила она со счастливой улыбкой. — А книги у тебя есть? Их много заведем, много!

— Сколько захочешь! — Светицкий нежно обвил рукой ее стан.

Послав за Светицким, Шилин направился в театр к Белявке и застал его в каморке, служившей ему и жилищем, и уборной. Белявка завязывал небольшой узел со своим скарбом.

— Иль уходить собрался? — спросил Шилин, войдя.

— А ясное дило! — сердитым тоном отозвался Белявка. — С подлецами мени тут робить нечего! Это видал? — добавил он, указывая пальцем на огромную, начавшую синеть шишку, украшавшую его лоб.

— Н-да?… — отозвался Шилин. — Желвак на совесть! Нагрубил ты, что ли, ему?

— Де ж я грубив? — воскликнул Белявка. — Гроши тилько свои спросив! Ну, отдай не все, заплати хоть сколько-нибудь, но ведь не мордой же об дверь? Невозможно ж!

— Говорил я тебе — выжди, не докучай зря: нашел тоже время, когда счет спрашивать — после пожара?

— А де ж я его потом искать бы став? В Питер за ним, что ли, ихать было?

Шилин не возражал.

— А ко мне жиличка приехала… — рассеянно сказал он, помолчав.

— Кто такая?

— Леонидова, актриса ваша.

Белявка уставился на гостя.

— И все-то твой Ванька понабрехал тебе! — продолжал Шилин. — Порол невесть что; и конторку-то барин ломал, и вольную в книги прятал, а она давным-давно у нее в кармане лежит!

— Да ну?

— Сам видел.

— Та и хвала Господу! И шо за двор такой подлючий: ни барину, ни холую верить нельзя!

— Когда в путь думаешь? — спросил Шилин.

— А седни же. Повидаюсь тилько с одним чоловиком, с Тихон Михалычем, та и до Москвы.

— Ну, счастливо тебе, когда так! — сказал, встав с табурета, Шилин. Он расцеловался с Белявкою и, выйдя из его каморки, зашел в другую, где помещались Стратилат и Агафон.

Те тоже собирались уходить в Москву; на деревянных нарах, служивших им вместо кроватей, лежали длинные дорожные палки и пара маленьких узелков в красном и синем платках.

— А мы к тебе, Смарагд Захарович, сейчас прощаться идти хотели! — встретили его слова Стратилата. — Григорь Харлампыч нонче уходит, и мы с ним идти порешили!

— Вам бы погодить, молодцы! — вполголоса ответил Шилин.

— А на что?

— Не ровен час, может, и понадобитесь: еще неизвестно, что тот господин надумает — он-то ведь смекнет правду!

Хозяева поняли смысл темных как будто бы слов гостя, знаком показавшего, что он опасается чьих-либо ушей.

— Оно точно… — заметил Стратилат.

— Доказать он ничего не может, я того и не опасаюсь, а на случай разговору — погодите! Вас со двора не гонят отсюда?

— Сказывал Маремьян — харч не велел он давать, а жить пока что можем.

— Чего же лучше? — ответил Шилин. — Столоваться ко мне приходите. С недельку обождите — и с Богом!