– Что-нибудь случилось, Хизер?
Девушка с трудом преодолела желание сбросить руку матери. Ее самообладание держалось на тоненькой ниточке, которая могла в любой момент оборваться.
– Мама, прости, если я невольно покажусь тебе резкой, но это имеет отношение только к папе и ко мне.
Виктория вгляделась в ее лицо. Хизер была почти уверена, что мать продолжит свои расспросы, и ошиблась.
– Папа занимается выездкой Пегаса, дорогая. Не хочешь пройти к нему в кабинет?
– Спасибо, там я и подожду.
Ждать ей пришлось недолго. Буквально через несколько минут в кабинет стремительно вошел Майлз, одетый в прекрасно сидевший на нем черный костюм для верховой езды и сапоги. Щеки его раскраснелись, глаза горели одушевлением:
– Хизер, тебе надо было видеть Пегаса! Такого быстроного скакуна я ни разу еще не встречал… – увидев лицо дочери, он оборвал себя на полуслове:
– Кроха, ты заболела? Ты так бледна!
– Со мной все в порядке, папа, не волнуйся. – Она зажала руки между коленями, чтобы скрыть дрожащие пальцы. – Но я должна кое о чем тебя спросить. Ты скажешь мне правду?
– Конечно, кроха, – после секундного замешательства ответил Майлз. – Разве я когда-нибудь делал иначе?
И он с озабоченным видом подсел к Хизер.
– Я хотела спросить тебя о шкатулке моей матери, которую ты нашел после того несчастья. Помнишь?
– Конечно, помню.
– Это была ее шкатулка?
– Осмелюсь сказать, что не знаю.
– А откуда она у нее? Это семейная реликвия?
– Я действительно не знаю, девочка.
– Но ты же хорошо знал мою мать, ведь так?
Неужели она заметила тень настороженности мелькнувшую на его лице? Или это ее больное воображение? Тем не менее, она могла поклясться, что на какой-то миг он смешался, и от этого в душе ее начали зреть сомнения…
– Да, это правда, но я мало знал о ее личных вещах, Хизер. – Майлз нервно провел рукой по волосам. – Твой вопрос кажется мне несколько странным. Прошло столько лет, и вдруг такой интерес к этой шкатулке.
Хизер прерывисто вздохнула. Она решила, что не расскажет отцу о том, что, по словам Дамиана, шкатулка принадлежала его матери. Это было бы преждевременно. Тем более что папа никогда ей не лгал.
Она вдруг почувствовала себя ужасно глупо.
– Это все пустяки, папа. Понимаешь, я… мне просто приходят в голову всякие глупости. А может, это оттого, что мне как-то грустно последние дни. – Она постаралась улыбнуться как можно естественнее. – Честное слово, за этим ничего не стоит.
Даже после ухода Хизер, Майлзу все еще было не по себе. В кабинет вошла Виктория:
– Что у нее стряслось?
Майлз, задумчиво смотревший в окно на раскачивающиеся от ветерка верхушки деревьев, повернулся к жене. Таким озабоченным она его еще не видела.
– Не знаю, – нарочито спокойно сказал Майлз. – Она расспрашивала меня о шкатулке своей матери.
– Почему?
– Она не сказала. Вернее, не захотела сказать. Она спросила, принадлежала ли шкатулка ее матери и не была ли она семейной реликвией. Господи, Виктория, что я мог ей ответить? Ведь я действительно не имею об этом ни малейшего представления! – Он покачал головой. – Помню, что, когда я нашел Джустину, она крепко прижимала к себе эту шкатулку, намертво в нее вцепилась.
– Да, шкатулка прекрасная. Незамысловатая, но, тем не менее, удивительно изящная, – не спеша проговорила Виктория. – Знаешь, я порой задумывалась, а как вообще у Джустины могла оказаться такая изящная вещь.
– Я тоже, – признался Майлз. – Но это было ее единственное имущество, и мне тогда подумалось, что будет правильно, если у Хизер останется что-нибудь на память о матери. Она до конца хранила эту вещь как сокровище.
– И скорее всего не зря, – согласилась Виктория. – Действительно, ничего не зная о жизни Джустины, мы не имели права думать о ней плохо. Вполне могло случиться, что обстоятельства резко изменились не в лучшую сторону и у нее осталась лишь эта шкатулка.
«Возможно, хотя звучит не очень правдоподобно», – одновременно подумали они. Майлз еще больше помрачнел.
– Меня все это начинает по-настоящему беспокоить. Посмотри, Виктория, сначала она расспрашивает про своего отца, про то, как он выглядел. А сейчас дело дошло до расспросов о шкатулке… Странно. Очень странно.
– Ты прав, – согласилась Виктория и, поколебавшись, добавила:
– У меня такое чувство, что ее гнетет еще что-то. Такой я ее ни разу не видела.
Майлз обнял жену и задумчиво прижался подбородком к пушистым волосам на затылке.
– Я тоже это почувствовал. Но Хизер взрослая женщина и, как это ни печально, мы не имеем права лезть к ней в душу. Если Хизер нужна наша помощь и если она пожелает нам довериться, пусть сама скажет об этом! – Он слегка улыбнулся. – Родители все равно беспокоятся о своих птенцах, даже когда те давным-давно выпорхнули из гнезда.
– Я не ослышалась, Майлз? Ты сказал, что нам нельзя вмешиваться? – огорченно спросила Виктория.
– Именно это я и сказал. – Майлз приподнял бровь. – Помнится, ты частенько говаривала так, когда Хизер перебралась жить в Локхейвен.
Виктория сделала вид, что согласилась с мужем. Разговор перешел на другие темы, и, хотя они больше не говорили о Хизер, тревога за нее не прошла.
Хизер провела еще одну бессонную ночь. Тело ее совершенно не отдохнуло, а в душе продолжал бушевать ураган чувств и переживаний. Она попыталась было вычеркнуть из памяти все, что вчера происходило здесь, в этой самой комнате, но поневоле воспоминания не давали ей покоя. Хизер думала о своих признаниях. Ведь она наивно и простодушно поделилась с Дамианом своими страхами, своей болью, открыла ему свою душу. А зачем? Ради чего?
Лежа в его объятиях, она была уверена в том, что ее робкая мечта о счастье, наконец, стала явью. А он играючи обманул ее, и за это она возненавидела его… и себя за проявленную слабость.
Вопросы, один сложнее другого, мучили Хизер. Ведь Дамиан появился в Локхейвене явно с какой-то целью. С какой? И почему она не прислушалась к своему сердцу? Молодая женщина вспоминала обо всех случаях, когда чувствовала какую-то фальшь, но не заострила на этом внимания. Его манеры, речь свидетельствовали о хорошем воспитании. Его расспросы о ее родителях… Она могла бы прислушаться к своему внутреннему голосу и быть осторожнее. Но самый главный вопрос по-прежнему оставался без ответа. Кто же Дамиан на самом деле?
Ближе к рассвету по щекам Хизер медленно сползли две слезинки. Она вытерла их ладошкой и еле слышно всхлипнула. Большего она себе не позволила.
К концу следующей недели Хизер уже занималась своими повседневными делами, как будто ничего не изменилось. В душе у нее по-прежнему царила мучительная пустота, однако внешне она оставалась спокойной и собранной. Или ей так казалось.
