Ознакомительная версия.
Раф взял ее руку — она была холодна как лед — и прижался губами к запястью.
— Поверь, я никуда не собираюсь, — сказал он спокойно. — Я дал себе обещание в тот вечер, когда узнал, что мои дядя и кузены сделали с тобой. Я никогда не оставлю тебя, Чарли, и ты всегда будешь со мной в безопасности.
Она отдернула руку, внезапно напрягшись.
— Как… как вы великодушны, ваша светлость… что решили стать моим покровителем. Теперь я буду вашей подопечной, а вы — моим опекуном? У меня есть родители, ты знаешь, Раф. Я не сирота, которую ты приютил после шторма. Да и вообще я не сирота.
Раф вздрогнул от своей бестактности. И это после того, как в последние несколько месяцев им удалось так сблизиться. Но он все испортил, он сам себе вырыл яму и теперь не видит выхода.
— Я тебя обидел? Я только имел в виду, что ты не должна бояться меня. Что я никогда даже не подумаю… Нет, не совсем так. Я имею в виду, что, конечно, не прямо сейчас, но, возможно, достаточно скоро… если ты решишь, что чувствуешь себя в безопасности со мной, то я тогда…
— Что тогда, Раф? — спросила она, склонив голову, словно пытаясь разглядеть мысли в его голове, несомненно возмутившие ее. Ее глаза медленно сузились, а губы вытянулись в тонкую линию. — Ты считаешь, что со мной что-то неблагополучно? Так вот почему ты был так… так добр, обращался со мной, словно с хрустальной статуэткой? Ты считаешь, что я в чем-то ущербная? Где-то в глубинах моей души?
— О боже, нет! — со всей искренностью воскликнул он. — Твоя душа лучше, разумней, чем у любого, кого я знаю.
— Тогда в чем дело, Раф? Твое участие какое-то особое? Ты считаешь, что твоя семья неотступно преследует меня денно и нощно, но я делаю при этом хорошую мину, хотя меня пугает весь мир и особенно ты?
— Я — Дотри, Чарли, — сказал он, подумав, не благоразумней ли будет отступить на пару шагов. — И я целовал тебя, ты знаешь, и не совсем уверен, что прежде попросил у тебя разрешения.
Он наблюдал, как она смаргивает слезы; наверняка это были слезы. Но слезы чего? Гнева? Досады? Разрушил ли он только что все после этих месяцев попыток исправить то, что сделала его семья, успокоить страх, который он ощущал в ее дрожащем теле, когда осмелился обнимать ее, целовать ее?
Она подошла ближе и взяла его за руки.
— Прости, Раф. Я думаю только о себе. Я теперь вижу, что поставила тебя в совершенно невозможное положение, когда рассказала о Гарольде… и той ночи. Ты самый лучший изо всех добрых, порядочных людей. Я уже говорила тебе это и повторяю сейчас. Я не боюсь тебя. Я… я любила тебя когда-то. Думаю, так же, как Лидия, которая убеждает себя, что любит Фитца. Я любила тебя, но та девочка, которой я была, любила мальчика, которым ты был тогда. Теперь я пытаюсь узнать мужчину, которым ты стал. И мне… очень нравится этот мужчина, Раф.
Он медленно склонял голову к ее голове, но остановился, когда она сжала его руки.
— Ты прав, Раф. Кое в чем ты прав. Я не думаю, что уже готова ко всему… ко всему, что обычно происходит с влюбленными женщинами, независимо от того, что я чувствую к тебе. То, что я видела той ночью на конюшне Ашерст-Холл, было так жестоко и гадко. То, что они делали со мной, было унизительно…
— Тебе нужно избавиться от этих воспоминаний, Чарли. Джордж и Гарольд не были нормальными людьми. Их интересовали только собственные извращенные желания. Не меряй этим аршином всех мужчин. И меня тоже, пожалуйста.
— Я говорила тебе, что не делаю этого, — вздохнула она. — Я знаю, ты не такой, как они. Но я такая, как я есть, и не могу изменить себя, ту, которой они меня сделали. По крайней мере сейчас. Но ведь мы хорошие друзья, Раф, разве не так? Тебе нужно что-то большее прямо сейчас? Но если тебе…
— Мне не важно, что ты дашь мне, — сказал он, как только она смолкла и прежде чем смогла произнести что-то наподобие: «Но если тебе это нужно, я не смогу то дать тебе». — Я приму от тебя все.
Теперь слезы побежали по ее щекам.
О боже, как ему хотелось обнять ее, поцеловать, доказать, что ей нечего бояться того, что природа подарила человеку, — самых естественных и нормальных отношений двух любящих людей.
Но он не мог это сделать. Пока еще не мог. Перед ее глазами стоял Гарольд, и она была совершенно права, отвергая то, что видела тогда. Стереть из памяти такую жуткую картину и все мучительные воспоминания невозможно в один миг, с помощью неуклюжих заверений и нескольких робких поцелуев.
— А сейчас иди, Чарли, и оставим этот разговор навсегда, — сказал Раф, быстро поцеловав ее в нос, прежде чем она успела оттолкнуть его. — Я должен быть в военном министерстве и предложить свою помощь. Фитц дал мне четкие указания, каким образом я лучше всего помогу им, оставаясь здесь, в Лондоне.
Шарлотта благодарно взглянула на него.
— А мне нужно найти Лидию и попытаться успокоить все ее страхи по поводу опасности, грозящей Фитцу. Ведь он хороший солдат? Не безрассудный?
— Фитц?
В памяти Рафа вспыхнуло воспоминание: Фитц, жутко взбешенный, так как под ним только что застрелили вторую лошадь, спешившись, атакует врагов, размахивая саблей и вопя: «Гореть вам в аду!»
— Нет, Чарли, Фитц не безрассудный. И Бонапарт не соберет еще одну армию, готовую погибнуть за него. Возможно, это быстро окончится, и моей матери не понадобятся эполеты.
— Очень надеюсь, что ты прав. Я скажу Лидии, что мы, скорее всего, даже не будем сражаться. Надеюсь, это успокоит ее.
Раф подождал, пока Шарлотта выйдет из комнаты, и облегченно вздохнул. Он никогда не был терпеливым, но Шарлотта учила его терпению. Можно даже сказать, что он ведет себя добродетельно, ставя Шарлотту и ее страх выше своих заведомо менее благородных желаний.
Налив себе еще бокал, он вспомнил кое-что о добродетели — то, что выучил еще в детстве в классной комнате своих кузенов. Была ли это цитата из Диогена или, возможно, из какой-то проповеди? Что-то насчет добродетели, которая сама служит себе наградой?
«А впрочем, не важно, — подумал он, опрокинув содержимое бокала, прежде чем направиться в вестибюль и приказать подать лошадь. — Ведь если добродетель и впрямь сама себе награда, то не стоит удивляться, что у порока так много друзей».
На лондонском сезоне 1815 года отсутствовали многие его устроители и даже те, кто выезжал в свет впервые, так как большая часть празднеств переместилась в Брюссель, где даже герцог Веллингтон, к удивлению окружающих, дал несколько балов.
— По мнению Фитца, — заметил Раф во время завтрака в последнюю неделю апреля, — можно считать, что они все ожидают особого приглашения поглазеть на битву, когда она начнется, и соперничают за лучшие места, чтобы наблюдать это проклятое… это дьявольское веселье.
Ознакомительная версия.
