собой покуражиться. Но вот пузатый дядька, подустав от метаний Криши, сделал первый рывок, чтобы захватить голову «ярыжника» под мышку. Кирша лишь в последний момент успел вырваться, снова пошли друг на друга. На этот раз пузатый чуть не схватил Киршу за ногу, тот подскочил вверх, отпрыгнул. Снова противники, упыхавшись, стоят друг напротив друга.
— Эй, гляди, какая у меня ладушка! — внезапно указал Кирша пузатому на Зорьку.
Дядька перевел взгляд, и этого оказалось достаточно, Кирша метнулся ему под ноги, делая попытку повалить. И если бы владимирский воин оказался менее опытным, он обязательно упал бы как бревно, но пузатый сумел устоять и тут же резким рывком придавил Киршу к земле. Победа досталась владимирскому. Раздосадованный и помятый Кирша тяжело поднялся.
— Не сломал ли чего? — вырвалось у Зорьки.
— Эй, красавица, я победил, с тебя поцелуй, — и пузатый дядька неожиданно ринулся к толпе каменщиков, с явным намерением облобызать ладушку.
Зорька ойкнула и невольно спряталась за Данилу.
— Эй, сюда иди! — расхохотался пузатый.
Данила молча выступил вперед, не собираясь пускать развеселившегося победителя.
— Эй, прочь поди, — показал жестом владимирский воин.
Данила не сдвинулся.
— Георгий, скажи своим, чтоб моих каменщиков не трогали, — раздался встревоженный голос Святослава, — они у меня наперечет.
Но князь Георгий ничего сделать не успел. Пузатый замахнулся, отвешивая Даниле крепкую оплеуху. Данила зашатался. Зорька взвизгнула.
— Артельных бьют! — сразу ощетинились каменщики, собираясь кинуться в неравную драку.
Но тут Данила со всей яростью, какую Зорька у него никогда не видела, поднял огромного дядьку вверх и грохнул его об земь. Все дружно ахнули. И откуда такая силища в жилистых, но тонких руках?
Пузатый, ничего не понимая, медленно поднимался с земли, князья хохотали, артельные дружно поздравляли Данилу, похлопывая по спине, и только Кирша досадливо хмурился.
— Ох-ох-ох, — причитала Осьма, прикладывая мокрую студеной водой тряпицу к разливающемуся по щеке Данилы синяку.
— Это он за меня заступился, — вздыхала Зорька, тоже суетясь вокруг.
— Никуда-то вас одних посылать нельзя, то мокрые вернутся, что выжимай, то побитые, — Осьма ворчала, но видно было что ухаживать за молодым хозяином ей приятно.
— А наш Данила, знаешь, какой сильный, такого быка завалил.
— Они что там с ума посходили, уже скотину на княжий двор притаскивают? — ничего не поняла челядинка.
Зорька хрюкнула от смеха.
— Смешно ей, — укоризненно покачала головой Осьма, — на вот, обмокни еще раз в кадке, да вот так держи, — протянула она тряпку уже Зорьке, — а я пойду деда покормлю.
Зорька прилежно промочила тряпицу и, повторяя за Осьмой, стала промокать синяк.
— Больно? — спросила, заглядывая Даниле в лицо. — Болит?
Он лишь улыбнулся.
— А матушка, как ушибешься, это место целовала, и все проходило, — улыбнулась и Зорька и осторожно губами коснулась синяка.
Данила вздрогнул, словно его снова ударили. Очи встретились.
— Больно? — испугалась Зорька.
— Э-э, — отстранил тряпку Данила, мол, уже не болит, и спешно вышел вон из избы.
Зорька прошлась по горнице. Достала из печурки свистульку, села в уголке и засвистела. И соловей в этот раз пел глухо, без щебета, это хозяйка забыла плеснуть в него водицы.
— Уходишь, так и уходи, больше держать не стану, у меня тоже гордость есть. А я на себе вон Киршу женю, поманю, так никуда и не денется. Уж я и с таким дурным справлюсь. А ты иди, исполняй обеты покойниц, коли охота.
Глава XXVIII
Выбор сделан
Вот и дохнуло зимой. Первые снежинки закружили по двору в плавном хороводе.
— Давно уж пора снегу лечь, — тряхнула Осьма половик, добавляя в чистый воздух сизой пыли. — Запоздало в это лето все, как бы холода по весне не задержались.
— Жаль, с солнцем веселей было, — вздохнула Зорька, не глядя на серое небо, а старательно обметая крыльцо.
— Не сказывался тебе сам, куда с утра подался? — Осьма отложила половик и принялась старательно выколачивать старую шубейку.
— Нет.
После вчерашнего поцелуя они с Данилой старательно друг друга избегали, что было сложно в одной избе, но как-то получалось. Зорька злилась и на себя, и на него, и на судьбу, и на весь белый свет. Всегда ей казалось, что она ладная да пригожая — парни шеи ломали, подруги деревенские с завистью трогали богатую русую косу, а медное зеркальце отражало бойкий взгляд голубых очей и приятную округлость щек — ну, ладушка, да и только. А вот не принесла ей счастье красота, сначала Дедила выбрал покорность отцу, теперь Данила долг пред матерью, и никому-то Зорька не нужна, ни ее румяные щечки, ни мягкие губки, ни желающее дать тепло и ласку глупое сердечко.
— Шел мой милый бережком, шел сердешный крутеньким, переходу не нашёл, — пропела она, усердней работая метлой.
Калитка скрипнула как-то робко, как бы стесняясь. И хозяйка, и челядинка повернули головы — на пороге стояла невысокого роста полная женщина, в тонкой работы вышитом убрусе. Лицо раскраснелось от быстрой ходьбы, а большая грудь мерно вздымалась. Женщина стояла, не решаясь ступить на двор, и глотала ртом воздух словно брошенная на берег рыба.
Осьма первой поклонилась и как-то испуганно покосилась на молодую хозяйку. Зорька отложила метлу, тоже поклонилась старшей по возрасту гостье, как было принято. Женщина выдохнула и решительно пошла через двор.
— Кто это? — шепнула Зорька Осьме, но та ответить не успела.
— Я Кирилла мать, — бледными губами произнесла она, — Кирши Олельковича.
«Кирши?» — уловило сознание. Неприятно царапнуло грудь. Зорька чуть отступила, сделав шаг к крыльцу. Осьма поджала губы, видно было, что будь ее воля, она не дала бы сейчас говорить этой богато одетой бабе, погнала бы вон.
— Беда с ним приключилась, с сыночком моим родненьким, — и незнакомка залилась горючими слезами.
— Что случилось? — испуганно прошептала Зорька.
— Молодой, оклемается, — не выдержала и, не выслушав рассказ, дернула за руку хозяйку Осьма, как бы призывая очнуться.
— Побили его вчера на княжьем дворе, детский[1] владимирский. Вчера на своих ногах под руки привели, а сегодня встать не может, ноги отказали, — и женщина снова завыла.
— Я воды принесу, — кинулась было в избу Зорька.
— Не надобно, — схватила ее гостья цепкой большой рукой. — Пойдем со мной, проведай его. Христом Богом молю!
— Чего это ей идти? — попыталась перетянуть Зорьку Осьма, хватая ее за другую руку.
— Пусть навестит, — взмолилась гостья. — Он жить не хочет, в одну точку смотрит, все не мило. Силы уходят. Сыночек мой помирает! Ну, прояви милосердие, ну чего тебе стоит.
— Да что она сделать сможет, коли у него ноги отказали? — продолжала биться за хозяйку Осьма. — Чай, она у нас не
