В тот день Ида чувствовала себя на удивление хорошо.
Небольшая заводь между двумя камнями, уходившими в море, все эти недели выглядела миленьким бассейном: прозрачная вода, дно, кажется, совсем близко от поверхности воды, солнечные лучи преломляются в веселые стрелки, которые гоняются за мелкими рыбешками, отмечают их солнечными зайчиками и тают в легком покачивании воды. Было решено построить между камнями лебедку и прикрепить к веревке спасательный круг. Даже если будут волны – опасности ждать неоткуда.
Но к полудню волны взбесились и понесли на мягкий песок камни.
Ида подошла к краю каменистого выступа.
Гесс, глядя на нее, недовольно щурился.
Вдруг раздался визгливый крик Нахимзона:
– Я запрещаю госпоже Верде приближаться к воде!
Лекс оглянулся и посмотрел на него с недоумением.
– Я, Алексей Всеволодович, несу за нее ответственность, и если будут нанесены увечья, кто, позвольте спросить, будет отвечать перед продюсером? Что хотите делайте, но!..
Ида вопросительно посмотрела на мужа.
Лозинский побелел от злости. Дернулся вправо, влево, сжал кулаки и, подхватив рупор, заорал:
– Господин Нахимзон, это вы делайте, что хотите! Мы ждали ветра битых две недели! Без этой сцены фильмы не будет! Я… Я… Я вам гарантирую такой скандал!..
Нахимзон выругался, развернулся и быстрым шагом ушел с площадки.
Лезть в бушующие волны казалось Иде бредом. Но разве мало было бреда в течение последних трех недель?
Забегали помощники. В воду бросили канат, за который она могла бы держаться.
Она услышала: «Камера готова? Мотор!» – разбежалась – шаг, другой, третий, ветер скользнул вдоль щек – и бросилась в черное бурлящее марево.
Ее сразу закрутило, понесло, как будто море только и поджидало наконец жертву.
Выскочив на поверхность, она схватилась за канат – его дернули и через мгновение вытащили на песок.
«Эдак можно отбыть и к праотцам», – подумала Ида, тяжело дыша.
К ней бежали фильмовые с полотенцами и халатом.
– Второй дубль, господа, – раздался над пляжем голос Лозинского.
Он подошел к жене. Не поднимая мокрой головы от песка, Ида взглянула на него: «Он что, с ума сошел?»
Лозинский понял ее взгляд и заговорил быстро, слегка фальшивым тоном:
– Ну, прошу тебя, милая! Мы же ничего толком не успели снять. Ты ведь сама говорила, что эта сцена – самая выигрышная в фильме. Ты будешь в ней великолепна! Великолепна! – нервно бормотал Лозинский.
Ида по-прежнему пристально смотрела на него.
Он отвел взгляд.
Она сама придумала эту сцену. Тогда, в поезде, когда перекраивала сценарий. Потом они вместе довели сцену до ума, продумали каждую деталь. Действительно, для зрителей это может стать шокирующим зрелищем. Неужели отказаться?
Она привстала. Ассистент подложил ей под спину надувную подушку.
На горизонте темной стеной встал дождь.
Появился человек с подносом, на котором стоял хрустальный флакон – порыв ветра разнес острый запах джина – и блюдце с нарезанным лимоном. Ида благосклонно кивнула – помощник налил в стакан прозрачную жидкость, бросил три дольки лимона.
Она глотнула обжигающий напиток. Тепло разлилось по телу. Сделала еще два глотка. И Лозинский перестал казаться таким фальшивым и глупым.
Почему бы действительно не сделать отличную сцену? Только надо посильнее оттолкнуться от песка, чтобы выскочить из воды повыше и повернуться в сторону камеры. Потом заставить Лекса замедлить кадр – и десятилетиями люди будут помнить безумный взгляд Иды Верде.
И все-таки… все-таки это так опасно!
– Пора! Шторм становится сильнее! Помощники госпожи Верде готовы? – снова разнесся в сером небе голос Лозинского.
Ассистент подлил ей джина и ловко помог встать.
– Все готовы? – Ветер рвал крики Лозинского, и казалось, он кричит на каком-то неведомом языке. – Мотор! Ну, милая, все тебя ждут!
Ида оглянулась на мужа и через мгновение была в воде. Сорокаградусный джин сделал свое дело – ей стало весело. Всплески и заворачивающиеся буруны показались игрушками, которые мягко бутузили ее со всех сторон. Непонятно, где тут камера Гесса, на которую надо оборачиваться? Почудилось, что снизу кто-то на нее смотрит – может быть, объектив? – Она нырнула глубже и почувствовала, как ее подхватила и понесла волна. Мелькнула мысль, что Нахимзону удалось привезти гигантский холодильный шкаф, который работает теперь на полную мощь.
Как ее вытащили на берег, она не помнила – очнулась на песке. Ассистент бил ее в грудь.
Она откашлялась и выплюнула воду.
Все толпились вокруг нее.
Лозинский стоял в стороне.
«Вот наконец и немое кино», – подумала Ида.
Она ничего не слышала и только видела, что все жестикулируют с преувеличенной живостью. Девушки-гримерши делают страшные лица, поворачиваясь в сторону Лозинского. Гесс угрюмо курит. Нахимзон машет на Лозинского руками. Тот обходит кругом камеру, возвращается, смотрит в объектив – и снова идет своим широким шагом по той же траектории, продолжая бормотать: «Просто она не слушает меня! Она не делает, что ее просят! Элементарная задача – держаться за канат, оттолкнуться ногами от песка и появиться над поверхностью воды!»
Через десять минут он подошел к Нахимзону.
– Мне нужен дублер, – процедил он сквозь зубы. – И сейчас же.
– Через мой труп! – ответил тот и тут же добавил: – Найду к завтрашнему дню. А пока пойду помолюсь, чтобы госпожа Верде не подала на меня в суд.
Вечером Иду била лихорадка. Горло опухло, глаза слезились. Она лежала на плетеной кушетке на веранде домика, дрожала – три шерстяных одеяла, подоткнутые со всех сторон, не согревали ее – и не отрываясь смотрела на серую полоску неба, не понимая, спит она или бодрствует. Из угла веранды на нее таращилась черепаха. Ида пыталась расслышать, о чем пытается предупредить маленький морщинистый рот. Черепаха несколько раз высовывала из-под панциря узкую головку, а потом полностью спряталась под своим щитом – и Ида провалилась в сон.
После штормовой съемки лихорадка не отпускала Иду ни на минуту. Она лежала в их с Лозинским домике, то содрогаясь от озноба, и тогда одна из ассистенток, приставленная к ней в качестве горничной, суетилась вокруг постели, укрывая Иду одеялами и пледами, то покрываясь испариной, и тогда одеяла летели на пол, а Ида начинала задыхаться, ловить воздух открытым ртом. Ассистентка делала ей холодные компрессы, натирала запястья и щиколотки уксусом с водой. Наступало минутное облегчение. Ида глубоко вздыхала, и… все начиналось сначала.
Иногда ей казалось, что в груди ходят огромные ржавые поршни, со свистом, скрипом и скрежетом перекачивая воздух. Иногда начинал бить неудержимый кашель.
