Арист стал искать ее, как только вошел в зал, и увидел, как она осела и северянин зашатался под неожиданной тяжестью. Господи, но она не упадет! Он пробился через переполненный зал и успел подхватить ее на руки, как ребенка. Он понес ее прочь от танцоров, потрясенный северянин поспешил за ним.
Около двери они наткнулись на официанта с подносом шампанского.
— Мадемуазель нехорошо, — сказал Арист. — Покажите мне комнату, где она могла бы отдохнуть.
Алекс Арчер и его жена протиснулись сквозь танцующих и присоединились к ним. Официант повернулся и провел их в маленький салон, обставленный обитыми шелком диванами и креслами. Арист бережно положил Симону на диван. Орелия опустилась на колени рядом и начала растирать ей руки, говоря:
— Симона, дорогая, ты слышишь меня? — Орелия посмотрела ни них: — Она такая холодная.
— Это шок, — сказал художник.
Арист испытующе взглянул на него. Что северянин делает здесь? А остальные…
Симона открыла глаза и посмотрела на брата.
— Они повесили его, Алекс, — прошептала она. — Они повесили этого прекрасного человека.
Алекс побледнел и взглянул на художника, стоящего у дивана, тот утвердительно кивнул.
У Ариста кровь застучала в ушах. Кто, черт побери, «этот прекрасный человек»? Никто не просветил его. Бледные веки Симоны снова упали, пряча боль, которую он видел в ее глазах. Арист мучился в догадках. «Раз его линчевали, это должен быть цветной», — подумал он.
Она призналась ему, что не девственница. Но, Господи, нет! Не это. Симона независима и эксцентрична, но она не могла… Он пытался выбросить из головы невероятные мысли, но вспомнил оскорбительное замечание Пикенза: «У Арчера незамужняя дочь, не так ли?», — и та же ярость охватила его.
«Прекрасный человек»? По этой причине она не вышла замуж? Он отчаянно пытался отогнать эту мысль.
— Месье Арчер, в зале, возможно, нет врача! — сердито сказал он. — Почему, черт побери, вы не сказали официанту вызвать доктора?
— Потому что я собираюсь отвезти ее домой, — сказал Алекс. — Останься с ней, Орелия. Я вызову наш экипаж.
Он направился к двери, но Арист схватил его за руку.
— Кто этот «прекрасный человек»?
Алекс подчеркнуто снял ладонь Ариста со своей руки.
— Дорогой друг, — спокойно сказал он. — Мой, так же как и Симоны.
Арист вернулся к Симоне.
Он опустился на колено рядом с ней, и Орелия отодвинулась, освободив ему место.
— Симона.
— Да, Арист? — ее голос был слабым, несчастным.
Она не открыла глаза. Ее ресницы лежали черными полукружьями на бледных щеках. Симона была такой прекрасной и такой неожиданно хрупкой, что у него как будто нож повернули в сердце. Мучительно было видеть, как иссякли ее вибрирующая энергия и гордая независимость.
— Дорогая, что я могу сделать для тебя?
— Ничего, — прошептала она в отчаянии. — Никто ничего не может сделать. Пожалуйста, оставь нас.
Она на мгновение открыла глаза, и горе в них снова повернуло нож в его сердце. Она говорила ему, что никогда раньше не чувствовала такого экстаза, который они испытали вместе, но в ее глазах сейчас была настоящая боль, настоящее горе. Измученный подозрениями, Арист встал и вышел из комнаты.
Месье Отис остался проводить их до экипажа, взяв под руку Орелию, пока Алекс поддерживал Симону. Орелия первая поднялась в экипаж и наклонилась, чтобы взять руку Симоны. Когда месье Отис и Алекс подняли Симону в экипаж, художник низко склонился к ней и серьезно прошептал:
— Держитесь. Мы должны продолжать за Чичеро, вы и я.
Симона взглянула на него и отвернулась. Слезы появились в ее глазах и покатились по щекам. Она не могла говорить.
Она заговорила только один раз, когда экипаж выехал из города и покатился по дороге к Беллемонту.
— Роб был среди тех всадников на болоте? Поэтому он и Тони не приехали на бал?
Ни Алекс, ни Орелия не ответили ей.
В своем розовом доме с белыми ставнями Тони в халате шагала по большой спальне, ероша рыжие волосы, вставшие облаком пламени вокруг бледного лица. Роб, одетый для бала, к которому они оба сшили новые наряды, кипел от ярости, потому что она отказывалась ехать. Спор продолжался весь день. Они почти не ели, и оба были измучены.
— Они будут там, все твои ночные приятели. Как я смогу смотреть на них, зная, что вы сделали прошлой ночью… как мальчишки, играющие в смертоносные игры… Это невыносимо! Я не смогу скрыть своего отвращения.
— Господи, Тони, ну неужели ты не понимаешь, что мы столкнулись с врагом, угрожавшим нашему образу жизни и будущему наших детей? Мы сделали необходимое.
— Но как ты мог, Роб? Как мог ты принять участие в этом безобразном деле?
Он побледнел от ярости. Он слышал сегодня эти слова уже раз тридцать.
— Тони, люди, вроде тебя, беспокоятся, что из-за рабства может начаться война. Но послушай хорошенько: мы уже воюем. И война безобразна. Север хочет погубить нас. Вчера мы сделали мужское дело. Женщина не должна ни подвергать сомнению то, что делает ее муж, ни судить его. Особенно во времена большой опасности.
— Не смотри на меня свысока, Роб! Неужели ты думаешь, что меня не волнует будущее наших детей? Только об этом я и думаю!
— Другие жены будут на балу. Ты позовешь служанку и оденешься, или я уеду без тебя, — раздраженно сказал он.
— Роб, ты этого не сделаешь!
— Еще как сделаю, если ты не оденешься через тридцать минут!
Тони вспыхнула:
— Ты не запугаешь меня, Робер! У меня нет настроения ехать, и болтать, и притворяться, что я ничего не знаю об ужасной игре, в которую ты сыграл с приятелями прошлой ночью. Я просто не могу этого сделать.
— Тогда спокойной ночи, мадам! — злобно сказал Роб и вышел из комнаты.
Он приказал подать экипаж и налил себе виски, пока ждал. Он хотел выпить медленно и получить удовольствие, но ссора с Тони измучила его, и он выпил залпом. Он надел цилиндр и взглянул в зеркало на свой новый костюм. Это напомнило ему об атласном, бронзового цвета, платье Тони, сшитом специально к этому балу и висевшем в большом ореховом гардеробе наверху. Воспоминание о том, как этот цвет идет бледно-золотистым волосам Тони и ее бледной коже, только усилило его ярость.
Виски не помогло, его ярость все росла, и жажда усиливалась. Бал в отеле «Сен-Луис» больше не привлекал его. Он приказал кучеру отвезти его к Клео, в казино на берегу ручья Святого Иоанна близ Милнеберга.
Старый особняк сиял огнями. Маленькие огоньки на галереях отмечали мужчин, прогуливающихся с сигарами, отдыхающих от напряжения игры. Лакей Клео открыл дверцу экипажа. Роб прошел в вестибюль и поднялся по изящной лестнице в игорные залы.
