— Я и мисс Колвин прошли в гостиную после ужина, но мисс Колвин меня покинула и довольно долго отсутствовала. Мисс Колвин вернулась в гостиную незадолго до того, как вы, господа, пришли туда из столовой. — Она намеренно повторяла «мисс Колвин», «мисс Колвин», словно хотела вбить всем в сознание, что вся вина лежит на ней, Теодоре.
— Куда вы ходили? — спросил Теодору граф Хэвершем каким-то чужим, официальным тоном, будто он вел допрос.
Теодора, чувствуя, будто погружается в ночной кошмар, ровным голосом — откуда и силы взялись держаться просто и независимо? — ответила:
— Из гостиной я отлучалась за носовым платком леди Шейлы. Она забыла его. И попросила меня сходить в ее спальню, объяснив, где я его там найду — в выдвижном ящичке столика в шелковом мешочке, платок с кружевом. Что я и сделала — встала и пошла за этим платком.
Леди Шейла расхохоталась.
— Очень правдоподобно! — и она опять раскатилась деланым смехом. — Да это попросту невозможно! Моя горничная никогда не забывает положить мне в сумочку носовой платок, и мне уж точно не требуется второй — с кружевом или без кружева, — добавила она саркастически.
Теодоре показалось — она ослышалась.
Но, внезапно осознав, что пытается сделать леди Шейла, она обнаружила, что говорит, словно кто-то ей подсказал:
— Да-да, все так! Именно это и говорила мне ваша горничная, когда выдала мне платок из мешочка, тот, с кружевами, который я вам принесла!
Глаза леди Шейлы расширились, ей стало совсем не до смеха. В поисках ответа она повела плечами, но, прежде чем смогла что-то произнести, быстро среагировал граф:
— Значит, мисс Колвин, когда вы пришли в спальню леди Шейлы, вы говорите, там была горничная?
— Да, — ответила Теодора. — Да. Там была горничная. Она закрывала окна, потому что пошел дождь, а слуга вашей светлости делал то же самое в вашей комнате. Они закрыли окна и оба спустились вниз ужинать.
Говоря это, она встретилась взглядом с графом. Одного этого взгляда Теодоре хватило, чтобы она почувствовала себя так, словно он обнял ее и прижал к себе, защищая.
— Таким образом, довольно легко установить, где вы были, отлучившись на какое-то время из гостиной, — спокойно произнес граф Хэвершем, и Теодора уловила его внутреннее ликование, — и я проинформирую констебля о том, что было сказано. Сейчас он беседует с сиделками.
И, не взглянув более ни на кого в комнате, он пружинисто зашагал к двери. Только когда он закрыл ее за собой и гости снова были предоставлены самим себе, сэр Иэн сухо заметил:
— Совершенно невероятно, Шейла, чтобы ты забыла, как попросила мисс Колвин принести тебе твой платок!
Леди Шейла была очень бледна, и на щеках ее грубо и неестественно проступили пятна румян. И тут активно повел себя лорд Ладлоу. Он быстро встал и поднял на ноги леди Шейлу.
— Пойдем! — решительно проговорил он.
— Куда? — испуганно спросила она.
— Я беру тебя с собой во Францию.
— Нет, что ты, имеешь в виду?
— Не будь… тупицей! — взорвался лорд Ладлоу. — Если ты останешься здесь, тебя просто повесят! Ты этого хочешь?
Леди Шейла издала вопль ужаса. А лорд Ладлоу продолжил изложение своего плана:
— Если мы сейчас поедем прямиком в Дувр, то сможем пересечь Английский канал задолго до того, как придет повестка на твой арест! — С этими словами он подхватил ее под локти, встряхнул, затем взял под руку и повлек за собой к двери. Все следили за ними как завороженные.
Леди Шейла, покорно сделав несколько шагов, вдруг спохватилась:
— Ах нет! Нет! Мои украшения! Украшения! Я не могу уехать без моих драгоценностей!
— Я куплю тебе новые, и в гораздо большем количестве, — хладнокровно ответил лорд Ладлоу. — Ты забыла, что здесь главный констебль? Когда он вернется сюда с доказательствами, добытыми им от твоей горничной и от камердинера Кимбалла, шанса убежать уже не останется. Соображай! Только быстрее! Тебе же не откажешь в сообразительности…
Леди Шейла что-то пробормотала, но лорд Ладлоу ее не слушал. Он решительно зашагал к выходу, и леди Шейла более не сопротивлялась. Еще несколько секунд, и дверь за ними закрылась.
Теодора почувствовала себя на грани обморока. Словно что-то учуяв, сэр Иэн подошел к столику в углу комнаты, налил стаканчик бренди и приблизился к ней. Но майор Гауэр разрядил обстановку:
— Боже мой! Когда я сказал, что Шейла будет сражаться, как тигрица, чтобы удержать Кимбалла, мог ли я предполагать, что она решится пойти на убийство?!
— И попытается навести подозрение на мою непорочную дочь! — зло подхватил Александр Колвин, весьма потрясенный.
Сэр Иэн вручил Теодоре приготовленный им стакан со спиртным.
— Я… со мной все хорошо, — пролепетала она.
Но чувствовала себя так, словно ее голова плавает где-то отдельно, а с полу на нее надвигается темнота. Сэр Иэн поднес к ее губам руку со стаканом, и она почувствовала, как рот ей внутри обожгла горячая жидкость и протекла дальше, в желудок.
— Думаю, нам всем нужно выпить! — бодро воскликнул майор Гауэр. — Что вам налить, сэр?
Он обращался к Александру Колвину.
— Бренди, пожалуйста, — попросил тот, встал со стула и подошел к майору Гауэру.
Теодора, глядя снизу вверх на сэра Иэна, спросила одними губами:
— Они… уедут?
— Думаю, да, — негромко ответил тот. — Упряжка у Ладлоу отличная, и к тому времени, когда главный констебль сообразит, что же произошло, они будут уже подчиняться законам другой страны. Так что ордер на арест леди Шейлы не достигнет ее во Франции.
— Но к-как… как она могла… совершить такое?
— Думаю, она поняла, что интерес нашего хозяина обратился к кому-то другому…
Сэр Иэн произнес это так, что Теодоре не требовалось других доказательств: он догадался о ее чувствах к графу и о его чувствах к ней. И это было неудивительно. Ведь поняла же она сама по выражению глаз лорда Ладлоу, какие чувства испытывает он к леди Шейле! Для всякого, кто обладает способностью по неким признакам улавливать чужие эмоции, такое не является делом трудным…
Но все же граф оставался вовлеченным в скандал… Неужели избежать его никак не удастся? И процесс обещает быть для него болезненным и унизительным. И вряд ли она сможет его поддержать во время суда…
«Боже мой, как я люблю его, как люблю! Только… любовь может помочь ему… сейчас, в эти дни», — говорила себе Теодора.
«Боже мой, как я люблю его, как люблю!» — думала Теодора спустя более двух недель, ставя в гостиной в Маутсорреле большой кувшин с розами. Цветы, казалось, своей яркостью и совершенством преобразили всю обстановку здесь: ковер не выглядел таким поблеклым, а далеко не новые занавески, заиграв наполнившим их солнечным светом, перекликались с букетом в кувшине живостью красок.
