Его заперли в этой камере, как дезертира, и, скорее всего, повесят.
Он уставился на танцующих насекомых. Эти маленькие мошки прожили всего несколько дней, большинство из них, вероятно, умрет сегодня. Они ничего из этого не знали и не не испытывали страха перед неминуемо приближающимся концом. Им можно было позавидовать. Гумберт попытался представить, каково это – висеть в петле с вывихнутой под тяжестью собственного тела шеей. Все происходило быстро, многие едва шевелились, после короткой борьбы спокойно опустив безжизненные конечности. Он дважды видел издалека, как вешали бойцов бельгийского или французского Сопротивления. Их головы были обмотаны платками. Среди них были и женщины, их юбки развевались на ветру, и он видел их ноги в грубой обуви.
Было слышно, как коровы гремели своими цепями. Гумберт потер ноющее плечо, нащупал на затылке шишку и увидел, что один из пальцев правой руки кровоточит. Как он получил эти травмы, он уже не помнил, но в этом не было ничего необычного: он терял сознание не в первый раз. Камера, в которой его держали, была тесной, с глиняным полом. Стены когда-то были покрыты известью, теперь известка повсюду осыпалась, виднелись красные кирпичи, кое-где торчали ржавый гвоздь или крюк. В углу стояло жестяное ведро, о предназначении которого Гумберт пока предпочитал не задумываться. Вместо этого он подтянул колени, обхватил их руками и уставился на луч света. Этот луч прошел через выбитое прямоугольное окно коровника, пересек маленькую комнату и достиг противоположной стены. Причудливая игра света и тени в этом месте образовала крест. Гумберт посмотрел крест, который постепенно становился все более расплывчатым, и начал дрожать. Небо заволокло тучами, вечерело. Мошки закончили свой экстатический танец, заметив, что поблизости находится живая еда. Это обстоятельство отвлекло Гумберта: какое-то время он был занят, стараясь поскорее прикончить кусающихся крошечных кровососов.
Почти стемнело, он начал замерзать, как вдруг услышал шум автомобильного двигателя. Захлопнулась дверь машины, кто-то отдал короткий приказ, чей-то голос отрывисто крикнул: «Слушаюсь, господин майор!»
Гумберт едва успел приподняться, как скрипнула защелка и дверь открылась. Майор фон Хагеманн приподнял фонарь, чтобы осветить комнату. Вместе с ним в камеру ворвался мерзкий запах свежего коровьего навоза.
– Выспался? – недовольно спросил он, ставя фонарь на землю рядом с Гумбертом.
– Я не спал, господин майор. У меня был обморок.
Фон Хагеманн презрительно фыркнул.
– Может, у тебя еще и месячные есть? Или ты страдаешь мигренью? Мы здесь, на передовой, а не в дамском салоне. – Он закрыл за собой дверь и оглядел Гумберта сверху донизу. – Какой нытик. Крепкий, ловкий парень, здоровый и бодрый – вполне мог бы служить Его величеству императору. Но нет же. У этого господина тонкая натура, он падает в обморок, когда стреляют. Трус, который бежит с поля боя в женской юбке, в то время как другие не на жизнь, а на смерть сражаются за отечество. Тьфу!
Он плюнул и попал в левую ногу Гумберта. Только теперь Гумберт заметил, что его деревянные башмаки исчезли, и он остался в одних носках, но ему было все равно. У него появилось желание высказать протест. Какой ущерб понесла кайзеровская армия, если такой, как он, все равно ни на что не годившийся на поле боя, сбежал? Почему он должен умереть за это? Он никому не сделал ничего плохого!
Майор прикусил губу и тихо уставился перед собой. Гумберт ждал, прислушиваясь к биению собственного сердца, ощущая, как секунды складываются в минуты. В нем поднималась слабая надежда. Фон Хагеманну было не так-то просто незамедлительно вынести приговор дезертиру Гумберту Седльмайеру. Может, он боялся навлечь на себя гнев всего семейства? Эта ободряющая мысль тут же показалась ему абсурдной. Каким образом Мельцеры узнали бы о его судьбе?
– Слушай внимательно, парень!
Гумберт съежился. Приказ был произнесен громко и резким командным тоном.
– Слушаюсь, господин майор.
– Я хочу знать, из какого ты подразделения. Когда ты сбежал. При каких обстоятельствах. Ты был пьян? Болен? Лихорадка или что-то в этом роде?
Может, Гумберт и был мечтателем, но глупым он не был. Он сразу смекнул, какой ответ от него требуется.
– Меня вырвало. Да, у меня была лихорадка. Все перевернулось с ног на голову. И я видел такие вещи, которых на самом деле не было.
– Галлюцинации, что ли? А в конце ты поверил, что враг подошел к вашему расположению.
Гумберт уверял, что видел французских солдат в униформе. И русских, только униформа у них была зеленого цвета. И русские солдаты носили бороды, торчавшие колом на морозе. Они открыли по нему огонь из гранатометов, и он подумал, что должен броситься им навстречу.
Фон Хагеманн выслушал его рассказ, коротко усмехнулся и сказал ему не переусердствовать. Вполне возможно, это были фантазии, вызванные лихорадкой: проклятые мошки наверняка переносили множество болезней, он мог заразиться здесь чем угодно.
– Если я и попытаюсь спасти твою шкуру, то только потому, что считаю, что его величеству императору нужен каждый солдат на этой войне.
Гумберт нервно сглотнул и несколько раз кивнул. Ему вдруг показалось чрезвычайно важным и достойным делом – идти на войну ради императора и отечества. И неважно куда. На худой конец даже в окопы. Все это куда лучше, чем платок на голове и петля на шее.
– Я… я бесконечно благодарен вам, господин майор фон Хагеманн. Я никогда… этого не забуду…
Майор прищурился, поскольку он смотрел против света, отбрасываемого фонарем: он хотел как следует разглядеть выражение его лица.
– Благодарить будешь потом, когда все получится. Однако если все сложится, я жду от тебя строжайшей конфиденциальности. Ясно? – Гумберт снова кивнул. Само собой разумеется. Он должен сохранить разговор в тайне, ведь это было в его собственных интересах, но в первую очередь, конечно, он это сделает, чтобы не доставить неприятностей господину майору. – Абсолютная конфиденциальность, Гумберт, – повторил фон Хагеманн приглушенным голосом. – И сейчас, и потом. Ясно?
– Совершенно ясно, господин майор.
Фон Хагеманн удовлетворенно кивнул. Он оставил ему фонарь, пожелал приятной ночи и вышел. Задвижка щелкнула, шаги удалились, после Гумберт услышал, как завелась машина.
Ночь он провел в отчаянном беспокойстве, то бегая взад-вперед по своей темнице, то прислоняясь к стене, то сидя на корточках перед дверью и прислушиваясь к фырканью коров и грохоту цепей. Где-то вдалеке били часы на церковной башне, но ветер уносил их звуки, так что он мог только догадываться, сколько часов они пробили. Ближе к утру, когда в окно проник первый слабый свет, он так устал, что заснул.
– Эй! Ты, лентяйка! Хватит дрыхнуть! Уже утро!
Привычный удар по голени заставил его открыть глаза. Все еще находясь в полудреме, Гумберт ощутил боль в ноге, затем сильный укол в плечо. Окончательно просыпаясь, он почувствовал, что у него болит
