— Однако дом требует ремонта.
Маргарет замерла на месте, боясь даже повернуться в его сторону.
— Вы не согласны? Вся эта мрачная обшивка внизу. Долой ее — на стенах должны быть яркие обои. — Он поднял голову к потолку галереи. — Новая люстра — бог мой, как здесь, должно быть, темно зимним вечером. Вы об этом не думали?
Он совершенно невыносим.
— Галерея последний раз ремонтировалась под контролем самой герцогини, десятилетие назад. Мне бы не хотелось противопоставлять свои вкусы ее изысканной утонченности.
Его брови почти сошлись у переносицы.
— Разумеется, вы имеете право на собственное мнение.
— Разумеется. И только что его высказала.
Ее тон был излишне резким, в его глазах мелькнуло удивление. Конечно; сиделка не позволила бы себе быть столь смелой в высказываниях. Только не с наследником герцога. Даже не с успешным торговцем, от которого зависит, будет ли она служить в доме и дальше.
Он произнес лишь следующее:
— Итак, я хам, посмевший усомниться в выборе герцогини. Полагаю, я посягнул на древние традиции. Но только с добрыми мыслями. Только для того, чтобы сделать лучше.
Жизнь самой Маргарет вряд ли стала лучше, когда он объявил ее незаконнорожденной. Этого она, как известно, сказать не могла, поэтому просто вздохнула.
— Вы всегда так разговорчивы с прислугой?
— Только с симпатичной. — Он посмотрел на нее долгим пронзительным взглядом и усмехнулся: — Симпатичной и умной.
Внутри нее все сжалось, и девушка поспешила продолжить путь. До конца галереи, затем вниз и вновь прямо по длинному коридору. Вскоре она остановилась у массивной двери.
— Сейчас мы войдем в комнату, поэтому прекратите ваши заигрывания. Его светлость нездоров.
Мистер Тернер кивнул и принял строгий вид.
— Жаль. Я предпочел бы видеть его в кабинете, крепкого и бодрого. Победа над инвалидом не делает чести.
Маргарет взялась за медную ручку двери в комнату ее отца. Она не могла повернуться к мистеру Тернеру из страха, что он поймет правду по выражению ее лица. Медальон матери, висевший на толстой цепочке, внезапно стал невероятно тяжелым.
— Вы именно поэтому так поступили? Для этого добились, чтобы после тридцати лет брака герцог был признан двоеженцем, а его ни в чем не повинные дети объявлены бастардами и лишены наследства? — Голос ее дрожал. — Вы говорите, что честь не позволит вам домогаться женщины, которую некому защитить, но без стеснения одерживаете победу над… обладателем титула герцога?
Он выдержал долгую паузу.
— А вы всегда так разговорчивы с работодателями? Могу себе представить, что так повели бы себя Далримплы — мисс Лоуэлл же никогда. Я не намерен объяснять вам свою позицию по поводу наследников, «детей» и «неповинных», как было замечено, — поскольку эти эпитеты совершенно к вам не относятся.
— Я служила герцогине, когда она болела. — Чистая правда; все дни она проводила у постели больной матушки. — Она всегда была слаба, особенно последние годы, но, когда вы объявили на весь мир, что ее муж двоеженец, а она все тридцать лет была прелюбодейкой, этим погубили ее. У нее не осталось желания продолжать жить. Через несколько месяцев ее не стало. Крайне неприятно слышать, с какой легкостью вы рассуждаете об обстоятельствах, приведших к ее смерти.
Мистер Тернер ничего не ответил, и Маргарет осмелилась повернуться и взглянуть на него. Он смотрел на нее с полной серьезностью, губы сжались в тонкую полоску. Казалось, он действительно ее слушает, словно она сказала нечто очень важное. Возможно, это дало ей силы продолжить.
— Вам не приходилось заставлять ее есть. Вы не были свидетелем того, как затухал огонек в ее глазах, пока совсем не померк. Вы, мужчины, не способны предвидеть последствия своих поступков. Вас заботило лишь получение титула и имущества. Это бесчестно.
Снова долгая пауза.
— Вы совершенно правы, — произнес он наконец. — Это бесчестно. Это месть. Сомневаюсь, что вы понимаете всю сложность отношений в семье. Но, по крайней мере, я не желал герцогине смерти. Парфорд же… — Его пальцы сжались. — Не думаю, что Парфорд сказал бы то же о моей сестре, если бы вы поинтересовались. Что же касается тех, кого он называл сыновьями, честно говоря, из-за того, как они поступили с моим братом в Итоне, я желал бы им худшей участи.
— Ричард был сложным ребенком, но это не повод так поступать с его титулом.
— Ричард? Вы называете бывшего маркиза Уинчестера просто Ричардом?
Вместо ответа Маргарет толкнула дверь:
— Его светлость ждет.
Мистер Тернер бросил на нее испытующий взгляд. Сердце Маргарет трепетало. Несомненно, он поймет, что это была не просто случайная оговорка. Мужчина вскинул голову и прошел в комнату. Она вошла следом.
За последние месяцы Маргарет привыкла скрывать, как глубоко ранит ее состояние отца. Она понимала, что он тяжело болен. Но между ее посещениями — даже если интервал был не больше часа — его образ худого как жердь человека, закутанного в одеяло, никогда не оставался с ней надолго. Она помнила его здоровым и сильным, большим и более удивительным, чем небо. Воспоминания сплетались в ее воображении, не желая уплыть вместе с течением времени. В ее сердце отец навсегда останется прежним. Он мудрее ее и сильнее, он более грозен к врагам.
Действительность была сурова. Он сжался до размера полупрозрачной оболочки человека, цеплявшегося за жизнь с такой невероятной силой, какую тратил и на то, чтобы удержаться на кровати в сидячем положении. Он должен был лежать.
— Парфорд, — произнес мистер Тернер. Он сунул руки в карманы и стоял, сверкая глазами и осознавая, что весь задор от предвкушения разговора улетучивается. Эш застыл, глядя прямо перед собой, словно каменное изваяние. Эта суровость разительно отличалась от легкости, с которой он общался со слугами.
Герцог лениво повернул голову для приветствия:
— Тернер.
Эш несколько секунд не сводил с него глаз, затем резко повернулся к тазу на туалетном столике и потом, не в силах более сдерживать интерес, перевел взгляд на беспорядочно стоящие лекарства в коричневых аптекарских бутылках. Он взял одну и повертел в руке.
— Что ж. Моя тщательно продуманная за все эти годы речь кажется слишком помпезной для этой комнаты.
— Ох, подтяните штаны и будьте мужчиной. Чего, ради всего святого, вы ждете? — Скрипучие властные нотки в голосе отца вызвали у Маргарет оскомину. — Покончим с этим, Тернер. Назовите цену. Мне надо поспать.
— Неблагородно трубить о победе пред закутанным в белое пугалом. — Мистер Тернер взял пузырек с опиумом и принялся тщательно изучать. — Однако, полагаю, другого пути вы не приемлете?
