— Я не знаю твоего имени.
— Жоржетта. Жоржи для друзей.
— Совершенно неожиданно урегулирование европейских проблем в значительной мере потеряло для меня свою привлекательность. Думаю, что многие детали следует отдать на откуп моим секретарям.
— А я очень рада, что встретила тебя.
— Подумать только, сколько времени мы потеряли!
— Месяцы.
— Черт побери! — выругался он, в его тоне послышались досада и сожаление, что было весьма удивительно для человека, который смотрел на свои амурные похождения довольно бесстрастно.
— Может быть, у тебя все-таки найдется сейчас минутка-другая? — проворковала Жоржи и, чуть отстранившись, легонько провела кончиком пальца по его готовому к бою стволу.
У него зашлось дыхание от сладостного прикосновения; затем он бросил взгляд на часы. Независимо от его желаний вся его жизнь регламентировалась работой.
— У нас есть еще почти час.
— В таком случае у нас есть время пережить неземное блаженство, — игривым шепотом сказала она и, шурша юбками, задвигалась на кровати, усаживаясь ему на ноги.
Он никогда раньше не верил в неземное блаженство, однако обольстительная Жоржетта Сен-Жермен, судя по всему, готовилась сделать все, чтобы развеять его полные предубеждения взгляды. «Я ведь держу рай в своих руках», — подумал Симон, запуская руки ей под юбки и приподнимая круглую попку таким образом, чтобы она могла опуститься на его вздыбленный ствол.
Они оба закрыли глаза, пока длилось медленное проникновение, пока она постепенно опускалась на могучий ствол и жаркая плоть терлась о шелк другой пышущей жаром плоти; все их мысли были направлены на переживаемые при этом ощущения. Затем, пронзенная, Жоржи открыла глаза и улыбнулась ему — чувственно и бесстыдно, и он вдруг понял, почему нирвану так часто изображают в виде чувственного наслаждения.
Она смотрела на него чувственным взглядом, золотистые волосы ее разметались по обнаженным плечам, выставленные вперед груди и твердые соски выпирали из-под шелка платья. Она дотронулась до бриллиантовых заколок на его вечерней рубашке.
— Я хочу видеть тебя голым, — прошептала она, — хочу пощупать тебя везде.
Симон с удовольствием подчинился, быстро — благодаря богатой практике — выскользнул из рубашки, приподняв бедра, стянул брюки. При этом его ствол вошел еще глубже в нее, а она едва не потеряла сознание от остроты ощущения. Он ловко обнял ее за талию, чтобы не дать ей упасть.
— С тобой все в порядке? — шепотом спросил он, боясь, что причинил ей боль.
Жоржи не сразу открыла глаза и тем более не сразу ответила.
— Восхитительно… И божественно, — выдохнула она. И легонько пошевелила разведенными бедрами.
— Я сделаю еще лучше, — пробормотал он, и уголки его губ поднялись в полуулыбке.
— М-м-м… обещания, — промурлыкала она.
— Что, если я сделаю вот так? — шепотом спросил он, снимая с нее платье и рубашку через голову. Затем прижал руки к ее талии, заскользил вверх, и полушария полных грудей оказались в его ладонях. Он ощутил их округлость и тяжесть — и от этого его возбуждение еще больше увеличилось.
— А если я сделаю вот так? — выдохнула она. В ее глазах полыхало пламя желания. — Я хочу это пощупать, — пробормотала она и, просунув ладонь между телами, стала пальцами гладить его ствол.
Его ошеломили сладострастные ощущения. И в то же время им завладела мысль, что он должен сохранить ее для себя навсегда. Мысль новая для него.
В следующую секунду он подумал, не выпил ли лишнего — уж слишком неожиданной казалась эта идея. Однако собственнический инстинкт не отпускал его, чувственность оказывалась сильнее разума, либо верх одерживала сексуальная привлекательность графини.
Когда Жоржи снова пережила бурный оргазм, он вдруг почувствовал уколы ревности. Сколько мужчин видели ее столь сексуально раскованной, столь готовой к любовной игре, негодующе подумал он, как будто у него было право спрашивать о ее прошлом. Он внезапно снял ее с себя и лег на нее, после чего ворчливо сказал:
— А ты, я вижу, любишь такие игрушки.
— Как ты уже заметил, — тяжело дыша, шепотом подтвердила Жоржи.
Это не должно иметь значения, подумал он; тем не менее это почему-то имело значение, и когда он посмотрел в ее полные желания глаза, его взор опасно вспыхнул.
— В таком случае посмотрим, как тебе понравится это, — с каким-то извращенным сладострастием пробормотал он и вошел в нее с такой силой, что все ее тело подалось к изголовью кровати.
Из ее груди вырвался негромкий звук — полустон-полумольба, и она отдалась ему вся, отдалась готовно и покорно, как рабыня. Она широко раздвинула бедра, энергично приподнималась навстречу его мощным движениям и была столь же неистовой, сколь и он сам. И очень скоро с криками достигла еще одного оргазма, который возбудил в нем такую дикую, невероятную ревность, что он в безрассудстве щедро излил семя в ее лоно.
Жоржи, потрясенная, не веря случившемуся, уставилась на него.
Симон невольно отстранился от нее.
— Ты безумец? — вскричала она и в ярости ткнула в него кулаками. — Самый настоящий безумец!
Чертыхнувшись про себя, он откатился подальше, не отвечая на ее крики, тщетно пытаясь принести извинения. Впрочем, они оба понимали, что теперь извиняться поздно.
— Ах, ты сожалеешь?! — кричала Жоржи, молотя его кулаками. — Он, видите ли, сожалеет! Да какой толк теперь от этих твоих сожалений?
Симон чувствовал себя нашалившим, раскаивающимся и перепуганным подростком, который сам удивлялся тому, что до такой степени потерял над собой контроль.
Если не принимать во внимание это странное чувство ревности, то, наверное, причина в том, что он слишком долго был холостяком, или же переутомился, поскольку эти месяцы ему приходилось часто недосыпать, или же слишком много выпил. А может быть, подумал он, глядя на эффектную, яркую графиню, все дело в том, что она была женщиной чрезвычайно сексуальной, каких он никогда раньше не встречал, и его обычная дисциплинированность изменила ему.
Графиня раскраснелась от страсти и гнева, ее пышные груди колыхались и подпрыгивали, когда она его колотила, и при этом каждый изгиб, каждая часть ее тела будили в Симоне вожделение и желание. Розовые тугие соски манили к себе, он не мог отвести взгляда от пышных, чуть увлажненных кудрявых волос между бедер, а ее раскованность влекла словно древняя Цирцея. И тем не менее оправдания тому, что он совершил, не было. Поймав ее руки, он задержал их.
— Я беру на себя всю ответственность…
— Толку от этого! — с новой силой взвилась Жоржи, вырываясь от него.
— Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сделал. — Он каждый день имел дело с компромиссами и решениями.
