— И чего вы хотите от меня? — произнес он после долгой паузы.
— Ребенок ваш.
— Вы уверены?
Его хладнокровие так поразило Венецию, что она забыла о своих страхах. Он должен быть в ярости, а он ведет себя так, словно ее беременность — единственная неожиданная новость.
— Вы догадались, что это я была на «Родезии»? Как?
— Какая разница? — осведомился он ледяным тоном.
Венеция опустила глаза, уставившись на ковер. Конечно, ее действия были вопиющими. Но тот факт, что Кристиан сам раскрыл ее обман, сделал ситуацию еще непростительнее.
— Отвечая на ваш предыдущий вопрос, да, я уверена, что ребенок ваш.
— Вы — богатая женщина. Вряд ли вы явились за деньгами.
— Нет, конечно.
— Тогда чего вы хотите?
— Я… я надеялась, что вы можете дать мне совет.
— С чего вы взяли, что я могу дать совет? Разве я похож на человека, который имеет обыкновение награждать женщин детьми?
— Нет, конечно, нет.
— И разве вы не сказали мне, что не способны зачать?
Неужели он думает, что она сознательно ввела его в заблуждение, чтобы поставить себя в это невыносимое положение?
— Да, сказала.
— Откуда мне знать, что вы говорите правду?
— Относительно моего былого бесплодия? Я могу назвать вам имена врачей, которые осматривали меня.
— Нет, относительно текущего состояния вашего здоровья.
Он имеет в виду ее беременность. Венеция резко повернула голову.
— По-вашему, я лгу?
Она тотчас пожалела о своей вспышке. Это именно то, чего не следовало говорить.
Кристиан не упустил представившейся возможности.
— Вы должны признать, миссис Истербрук, что вы лгали с поразительным постоянством.
Она глубоко вздохнула.
— Я готова признать, что едва ли заслужила ваше доверие. Но какую выгоду я могу преследовать, притворяясь беременной? Что это сулит мне, кроме неудобств?
— О, разумеется, беременность от меня не сулит никаких выгод, — отозвался он ядовитым тоном.
Венеция и представить себе не могла, что разговор примет такой оборот. Неужели это так заманчиво — быть незамужней леди, беременной от герцога Лексингтона?
А может, он просто отрицает очевидное, как отрицала она? Принять ее беременность — значило бы смириться с тем фактом, что нельзя просто забыть об их связи, что в обозримом будущем, если не дальше, ее последствия отразятся на его жизни.
— Разве наука не учит, что простейшее объяснение самое верное?
— И каково ваше простейшее объяснение, миссис Истербрук?
— Что я была глупа и не предусмотрела возможность зачатия.
Наконец он повернулся к Венеции лицом. Ее сердце защемило. Он еще больше похудел и осунулся, щеки запали, резче обозначив скулы.
— А что вы предусмотрели?
— Прошу прощения?
— Такая женщина, как вы, не скрывает свое лицо без причины. Чего вы хотели добиться?
Ей хотелось рассказать ему о всей своей жизни, предшествовавшей его лекции в Гарварде, о букете, присланном в ее номер по ошибке, о смутных планах мести, вызванных гневом. Ей хотелось объяснить ему, что он разрушил эти планы и завоевал ее сердце. И ей хотелось, чтобы он знал, что она совершила величайшую ошибку своей жизни, не открывшись ему, когда поняла, что влюбилась.
Но он не поверит ни единому ее слову. И не только сейчас, вдруг поняла Венеция, а никогда.
Потому что он привык верить только фактам, а факты свидетельствовали против нее. Она соблазнила его под вымышленным именем. Она вынудила его сделать ей предложение. Она исчезла без всяких объяснений, а затем нарушила свое обещание встретиться с ним снова, и при этом танцевала с ним и вела светские беседы, наблюдая, как он терзается от тоски и тревоги.
Он не станет слушать, что ее планы изменились. Что ей было мучительно больно отказаться от него — и еще больнее, когда она стояла перед ним как презренная незнакомка. Подобные эмоции невозможно проверить, а, значит, они несущественны, не заслуживают доверия и неуместны.
Что ж, она знала, что так и будет. Она знала все это с самого начала. Но, должно быть, беременность повлияла на ее здравый смысл. Она пришла сюда, растерянная, испуганная, но с надеждой, что ей удастся объяснить свое поведение и заставить его посмотреть на ситуацию ее глазами.
Но что она может объяснить, когда самое необъяснимое в этой истории — ее любовь?
— Вам нечего сказать? — осведомился Кристиан.
Его невозмутимый тон отозвался в ее сердце острой болью. Венеция ожидала упреков, негодования, проклятий. Она предпочла бы все, что угодно, только не это демонстративное пренебрежение. Негодование предполагало наличие сильных чувств, а пренебрежение… ничего.
Она не может с пренебрежением говорить о своей любви и тоске. О часах ожидания перед его городской резиденцией ради единственного взгляда на Кристиана. О ее надеждах на будущее и отчаянном желании вырваться из тупика, в котором она оказалась.
Перед пренебрежением, особенно таким величественным и снисходительным, как у герцога Лексингтона, у Венеции не оставалось иного выбора, кроме как быть Редкой Красавицей. Это не изменит его мнения о ней, но никто не пренебрегает редкими красавицами.
— Чего я хотела? Вашего сердца на серебряной тарелке, конечно, — сказала Редкая Красавица.
Несмотря на пылающий камин, Кристиан ощутил озноб. Ему было холодно, как деревьям в его саду, которые мокли под дождем, трепеща от порывов ветра.
— И зачем вам понадобилось мое сердце?
Она улыбнулась.
— Чтобы разбить его. Я была на вашей гарвардской лекции.
Как жестокость может быть красивой? И тем не менее она ослепляла.
— Из-за того, что я сказал?
— Именно.
— Разве это не подтвердило бы мое мнение о вас?
— Возможно. Но вам пришлось бы жить с разбитым сердцем, не так ли?
Уголок его глаза дернулся. Наконец-то он понял, с кем имеет дело.
— Изящный замысел, — медленно произнес он. — Недостойный, но тем не менее изящный.
Она пожала плечами.
— Жаль, что в конечном итоге я оказалась не бесплодной. Я предпочла бы забыть об этой истории раз и навсегда.
Без всякой причины Кристиан вдруг вспомнил, как лежал, положив голову ей на колени, она перебирала его волосы, и они говорили обо всем и ни о чем. Ему следовало оставить все как есть. Тогда, по крайней мере, у него остались бы приятные воспоминания. А теперь у него нет ничего. Даже меньше, чем ничего.
— Не сомневаюсь, — бесстрастно отозвался он.
— Что ж, я достаточно долго обременяла вас своими хлопотами, — жизнерадостно сказала она. — Всего хорошего, сэр. Я найду дорогу.
