— Убийство?!
— Это произошло несколько лет назад в Портсмуте — он задушил мужчину. Человека влиятельного — как оказалось, старшего сына какого-то графа.
— Он не отрицает, что задушил его? — прошептала Аннели.
— Он не может отрицать, поскольку я видел это собственными глазами.
— Ты видел, как он душил человека, и не остановил его? — изумилась Аннели.
— Я пытался, но безуспешно.
По лицу Аннели пробежала тень, и Эмори понял, что она вспомнила, с какой легкостью он прострелил Киприани руку.
— Шеймас тогда попытался помешать двум джентльменам из высшего общества забить до смерти собаку, которая пустила струю на колесо экипажа одного из них и тот принял это за оскорбление. Когда Шеймас подошел к ним, несчастный пес был уже на последнем издыхании, но джентльмены продолжали его избивать и при этом смеялись. У одного из них хватило ума убежать при появлении Тернбулла, а сын графа выхватил меч. Шеймас бросился на него, стал душить. Я попытался остановить его, но заработал пулю.
— Он стрелял в тебя?
— Это вышло случайно. Я с несколькими парнями из моей команды стал оттаскивать Шеймаса от графского сына. В этот момент его пистолет разрядился, и пуля попала в меня. Шеймас очень переживал. Но не из-за того, что задушил графского сына, а потому что ранил меня. За поимку. Шеймаса было объявлено вознаграждение в несколько сотен фунтов.
— Где он сейчас? — спросила Аннели, взглянув на дверь. — Шеймас? Я послал его в Грэйвсенд. У нас там назначена встреча вечером в таверне «Рога быка», после бала у регента.
— Ты намерен вернуть свой корабль?
— Да. Если вообще такое возможно. Прежде чем моих людей перевезут в какую-нибудь тюрьму, где они будут недосягаемы.
— Но ты все еще намерен встретиться с Уэстфордом' — Киприани оказался в Торки не случайно. Скорее всего из-за Бонапарта, и если это так. Уэстфорд должен быть начеку. Должен удвоить, утроить свои силы и в случае необходимости перебросить «Беллерофонт» в другое место.
— Но ты не можешь предупредить Уэстфорда о плане по спасению Бонапарта, если не знаешь, что это за план.
— Я могу быть очень убедительным, стоит только захотеть, — сказал Эмори, не сводя глаз с Аннели. — Если повезет, я могу уговорить его вернуть мне корабль или дать время, чтобы добыть письмо, которое так нужно Киприани. На быстром коне я за два часа доскачу до Грэйвсенда. Быть может, Уэстфорд даст мне эскорт. А не даст… — Эмори не договорил и пожал плечами.
Аннели внимательно на него смотрела.
— Ты все время говоришь «я».
— Правда?
— Ты не хочешь брать меня с собой, не так ли? — мягко спросила она.
Он молчал, потягивая из стакана вино, но Аннели знала, каков будет ответ.
— Но… почему?
— Аннели, это чертовски опасно.
— Опаснее, чем когда нас преследовали солдаты? Опаснее, чем встреча с Киприани, который чуть не убил нас? Или эти вонючие таверны, в которых полно клопов… и прочей дряни, о которой я предпочитаю не думать?
— Аннели… — Эмори поднялся с кресла и сел на край кровати. — Я так жалею, что, сам того не желая, впутал тебя в эту историю, заставил страдать. Обладай я хотя бы четвертью тех достоинств, которые мне приписывают, я просто уехал бы из Уиддиком-Хауса и сам решал бы свои проблемы, вместо того чтобы возвратиться, следовать за экипажем Бэрримора, подходить к тебе в аллее — хотя ты не представляешь, как долго я там стоял, глядя на тебя, и как мне хотелось убить того молодого мерзавца за то, что он просто заговорил с тобой.
Она не подняла головы, не ответила ему улыбкой, и он снова вздохнул.
— Я поступил легкомысленно и эгоистично. Мне надо было уйти. Надо было бежать без оглядки, черт побери. И мне не следовало прикасаться к тебе. Ни тогда, в первый день на скалах, ни в ту ночь у тебя в комнате, ни позже в той таверне.
Аннели наконец подняла голову.
— Значит, ты сожалеешь о том, что произошло между нами?
— Нет, — сказал он, погладив ее руку. — Нет. Я ни минуты об этом не сожалел, мой ангел. И все же я не должен был этого делать, черт побери, потому что добром это не кончится. Мне тяжело будет расстаться с тобой. Но я обязан оставить тебя здесь, чтобы не подвергать риску. — Последние слова он произнес шепотом.
Ему так хотелось ее поцеловать. Он знал, что Аннели совершенно голая, и боролся с желанием запереть дверь, чтобы никто им не помешал заниматься любовью.
Аннели провела рукой по его шелковистым волосам.
— Я чувствую себя в безопасности только рядом с тобой. И не ты один в этом виноват. Я сама хотела близости с тобой и едва не умерла от желания. Ты считаешь, что поступил легкомысленно и эгоистично, но я ничуть не лучше тебя, потому что хочу твоих ласк, твоих поцелуев, твоих объятий. Хочу, чтобы ты любил меня хоть чуть-чуть, пусть даже в десять раз меньше, чем я тебя. — Голос ее дрогнул, и она покраснела под испытующим взглядом Эмори.
— Да, — произнесла она твердо. — Я тебя люблю И когда мы вместе, я ничего не боюсь. Он был потрясен.
— Аннели…
— Я тебе совсем безразлична? Ты ни капельки не любишь меня?
— Как, черт возьми, ты можешь так говорить? Я не хочу, чтобы ты рисковала жизнью.
— Это моя жизнь. Мой выбор. Разве не ты говорил мне тогда на скалах, что каждый имеет право на выбор?
— Но в данном случае речь идет о смертельной опасности, — сказал он севшим от волнения голосом. — Если бы сюда сейчас ворвались солдаты, бьюсь об заклад, им бы и в голову не пришло, что я удерживаю тебя против твоей воли. Ведь за тобой — Бэрримор и твой брат. И они будут защищать тебя независимо от того, верят они или не верят в твое похищение. Но стоит им узнать, что ты со мной заодно, и тебя посадят в железную клетку и отвезут в Ньюгейт, как обычного вора. Тебя обвинят в предательстве, установят, что ты так же виновна, как я, и никакие ссылки на ошибки молодости тут не помогут, как бы твоя семья ни старалась вызволить тебя. Топор палача тебе, разумеется, не грозит, но тебя могут выслать из Англии лет на десять и будешь где-нибудь в Австралии сажать репу, и это еще не самое худшее, если допустить, что за три месяца пути ты останешься в живых.
Аннели заметно побледнела, но глаз не отвела.
— Ты не стал бы так говорить, будь я тебе действительно небезразлична.
Он нахмурился и вздохнул.
— Думаю, сейчас не время для подобных разговоров.
— А я думаю, самое время, и если ты не согласен со мной, мне ничего не останется, как уйти. И ты никогда больше меня не увидишь, и тебе не придется мыть меня и приносить мне розовое масло. — В голосе ее звучало отчаяние. — Домой я ни за что не вернусь, хоть ты и веришь в благородство моего брата. Уж лучше сажать репу в Австралии, чем каждое утро за завтраком созерцать лицо моей матери. Есть еще один выход: броситься к ногам Бэрримора и умолять его о защите. Быть может, он согласится сделать меня своей любовницей. Бабушка Флоренс уверена, что он без ума от меня.
