юбки, закрывавшие ее босые ноги, и посоветовал:
— Закатайте их наверх. Тут некому смотреть, кроме Риган, но я сомневаюсь, что ей будет интересно.
— А если кто-нибудь придет?
Тревельон пожал плечами.
— Зачем кому-то сюда приходить? Разве что на пикник.
Улыбнувшись, Феба подняла юбки, обнажив ноги по колено.
Оторвав взгляд от этого восхитительного зрелища, Тревельон открыл корзинку.
— Бетти положила нам хлеба, сыру, несколько яблок и бутылку вина. — Он поднял голову. — Понимаю, вы разочарованы — ведь здесь нет пива!
— Не говорите глупости. — Феба протянула ему раковины. — Можете положить их куда-нибудь в надежное место?
Усмехнувшись, Тревельон стал упаковывать обыкновенные ракушки так тщательно, словно это были жемчужины, потом налил в фаянсовую кружку вина, гадая, доводилось ли ей когда-нибудь пить из столь грубой посудины. Но Феба, похоже, не возражала, попивая вино и аккуратно откусывая от ломтика сыра, который он ей дал.
Внезапно она повернулась к нему, и лицо ее было необыкновенно серьезным.
— Скажите, Долли всегда была такой?
— Слабоумной, хотите сказать? — Его слова были суровыми, но тон голоса — совсем другим. — Да, или, во всяком случае, мне так сказали. У нашей матери были трудные роды, и сначала все думали, что девочка умрет, но она выжила и росла очень болезненной. — Тревельон отломил кусок хлеба, но, похоже, не знал, что с ним делать. — У нее любящее сердце, вы это знаете. Всюду ходила за мной по пятам, когда мы были еще детьми. И хотя я младше ее на четыре года, была на моем попечении, сколько себя помню.
— Что вы хотите сказать?
— Ну… — Он положил кусочек хлеба в рот и прожевал, прежде чем ответить. — Как вы знаете, наша мать умерла, когда мне было четыре, так что у нас остался только отец. Ему нужно было заниматься лошадьми. Конечно, у нас были слуги: Бетти поступила к нам, когда мне исполнилось десять или около того — но отец приказал мне присматривать за Долли, чтобы она себе как-нибудь не навредила — не сунулась в огонь, например, или не заблудилась на пустоши. Ну, всякое такое.
Брови Фебы сошлись на переносице.
— Но это же большая ответственность для ребенка!
Тревельон пожал плечами, хотя Феба не могла этого видеть, и горько усмехнулся.
— Отец мне доверял. Кто-то же должен был присматривать за Долли, пока он занят. А потом мы оба стали взрослыми, и мне полагалось беречь ее от беды иного рода.
Феба в недоумении нахмурилась.
— Иного рода?
Джеймс догадался.
— А-а, вы же не знаете. Долли очень хорошенькая, несмотря на… обстоятельства. У нее темные волосы — теперь уже седеющие, конечно же — и отцовские голубые глаза. В юности… — Он резко вздохнул, припоминая тот день: страшную тревогу за Долли, как нашел ее наконец. Волосы и одежда в беспорядке. Замешательство на милом детском лице. Свою ярость — и стыд, когда пришлось рассказать отцу. — В общем, я не оправдал доверие, и все это закончилось… так как закончилось.
— Так… так появилась на свет Агнес?
— Да. И простите: мне не следовало рассказывать о таких ужасах.
Она вскинула подбородок.
— Да нет, что вы: извиняться следовало бы мне, ведь это я заставила вас вспоминать.
На это он ничего не ответил.
— Расскажите, как выглядит Агнес.
— Хорошенькая. Темноволосая, как ее мать, как все Тревельоны, только глаза не наши. У Агнес они зеленые. — Тревельон раздраженно швырнул хлебную корку в стаю чаек, что крутились неподалеку.
— А у вас глаза не зеленые, правда? — Феба придвинулась ближе. — Они голубые.
Джеймс замер, увидев, как она наклоняется к нему.
— Да. Откуда вы знаете?
— Гера и Артемида описали мне вас, — призналась Феба, и лукавая улыбка заиграла на ее губах. — Мне было любопытно, вот я и спросила.
Тревельон растерянно заморгал, воображая, каким он мог предстать в описании леди Геры и герцогини. Интересно, когда Феба могла заинтересоваться его внешностью?
Теперь она сидела перед ним на коленях с протянутой рукой, ожидая, когда коснется его щеки.
Прикосновение ее пальцев было легким, как взмах крыльев бабочки. Указательный палец коснулся переносицы, и потом проследовал вниз, к губам, и медленно обвел их контур.
Они оба не осмеливались дышать.
— Высокие скулы, прямой нос, крупный рот с четко очерченными губами, — прошептала, наконец, Феба, наклоняясь вперед.
Она не для него — так сказал отец, и он признал его правоту.
Но в этот момент Тревельон знал только одно: ему плевать, что он не сможет быть с ней всегда. Сейчас она с ним — и это главное. А потом, когда она отвернется от него, он будет лелеять в памяти это драгоценное воспоминание.
Больше не мучаясь угрызениями совести, он склонился и поцеловал ее.
Феба вздрогнула, почувствовав прикосновение его губ. Он был настроен так решительно! Без малейшего колебания схватил ее в объятия, и она поняла: что-то изменилось. На этот раз он не остановится.
При этой мысли Феба невольно вздрогнула.
Над головой кричали чайки. Волны продолжали разбиваться о берег, и она чувствовала соль — на его и своих губах. Она гладила пальцами его лицо, касаясь так, словно хотела запомнить каждую клеточку этого мужчины в самый мозг своих костей, ладонями трогала зачесанные назад волосы и ощущала бархат его языка у себя во рту.
Оторвавшись от его губ, она судорожно вздохнула и попросила:
— Распустите волосы. Дайте мне их потрогать.
Его руки пришли в движение, мускулы напряглись, зашуршала одежда — это он снял сюртук, а затем и жилет, прежде чем поднять руки и заняться волосами. Она повторила движение его рук и ощутила, как рассыпаются его волосы. Обычно он заплетал их в тугую косу, поэтому сейчас волосы под ее пальцами ложились волнами. Феба поднесла прядь к лицу, поглаживая, а он тем временем поцеловал ее в висок, пробежал губами вниз по щеке, приподнял ее подбородок и поцеловал в шею.
И опять по телу пробежала дрожь предвкушения.
— Вам холодно? — спросил он хриплым голосом.
— Нет, — прошептала Феба. — Нисколько.
Разве могла она признаться, что его прикосновения едва не сводят ее с ума, хотя он добрался только до шеи? Но Тревельон, кажется, все знал сам. Мрачно усмехнувшись, он потянул кружевную косынку, заправленную в край корсажа и тонкая ткань скользнула по напрягшимся соскам, как мимолетная ласка.
А он нагнулся и припал губами — влажными, жаркими — к ее ключице.
Ахнув, Феба вцепилась в его волосы, пытаясь удержать равновесие, потому что мир вокруг нее закружился.
— Дайте мне знать, когда остановиться, — прошептал Джеймс, целуя ее
