в уголок рта.
Она облизнула губы, и он прикусил кончик ее языка, отчего она снова ахнула.
— Я не… — Она проглотила комок в горле. — Я не хочу, чтобы вы останавливались.
— Значит, не буду.
Теперь его пальцы занялись корсажем, ловко распуская шнуровку.
— Поднимите руки. — Он не просил — повелевал, и Феба подчинилась, давая ему возможность снять с нее корсаж, а потом и корсет.
Вдруг он остановился. Феба ждала, судорожно втягивая и выдыхая воздух, а потом спросила:
— Что-то не так?
Он еле слышно простонал, почти беззвучно.
— Вы знаете, что творилось со мной каждый вечер, когда на вас оставалась только сорочка?
Его пальцы прошлись по вырезу сорочки, очень простой, совсем не такой изысканной, как те, что она обычно носила. Вырез был отделан простым декоративным стежком, никаких кружев или вышивки. Но Фебе казалось, что на ней сплошь шелк да золотое шитье, — с таким благоговением скользили по ней пальцы Джеймса. Кожа ее стала чувствительной, груди отяжелели, низ живота ныл.
— А вам известно, что я вижу ваши соски? — спросил он почему-то сердито.
Но Феба знала: вовсе не гнев он сейчас испытывает, — поэтому ответила смело, точно падшая девица из Ковент-Гардена:
— Конечно, знаю — как не знать.
Он фыркнул — наверное, это означало смех.
— Они идеальной формы, аппетитные, с темно-розовыми сосками, которые встают торчком каждый раз, когда я на них смотрю, вроде как жаждут моего внимания, моих рук и губ. Вот как сейчас.
Она едва сдержала стон, а он взял в ладони ее груди, не касаясь сосков.
— Вы этого хотите, Феба? Чтобы я целовал их до тех пор, пока вы не закричите?
О господи!..
— Д-да, — даже не выдавила она, а скорее пропищала, но ей было все равно, потому что он сделал именно то, о чем говорил: нагнулся к ее груди и взял сосок жаждущими горячими губами — прямо через тонкую ткань сорочки.
Ощущение было ошеломительным — никогда не испытывала она ничего подобного! Томительная сладость сокрушала ее, едва не причиняя боль. Она хватала ртом воздух, и Джеймс обнял ее, не давая упасть, хотя сам же и сводил с ума: покусывал, посасывал, втягивал в рот. Поласкав одну грудь, он прильнул к другой, уделяя ей не меньше внимания. Перед ее сорочки намок, да еще ветер облепил ткань на сосках, вынуждая ее прижиматься к нему сильнее.
Джеймс потянул ленту, удерживавшую сорочку, и, развязав узел, стянул ее вниз, обнажив груди. Теперь она была голая по пояс.
— Какая сладкая, — прошептал Джеймс, проложив дорожку поцелуев у нее между грудями, совсем не там, где ей бы хотелось. — И какая красивая.
Похоже, он решил свести ее с ума!
— Умоляю! — воскликнула Феба — возможно, слишком требовательно, благовоспитанной леди так не пристало. — Джеймс!
— Что такое, миледи? — спросил он невинным тоном, словно не понимал, о чем речь. — Что не так?
— Вы знаете.
Он погладил пальцами контуры грудей, избегая прикасаться к соскам.
— Вот этого вы хотите?
— Н-нет, не только! — в нетерпении воскликнула Феба.
— Да? — прошептал Джеймс ей на ухо, и от его жаркого дыхания ее бросило в дрожь. — Скажите же мне, Феба! Скажите, чего вы от меня ждете?
— О-о, прошу вас, — простонала она. — Пожалуйста, дотроньтесь до меня!
— Как? Скажите как. — Он уже не просил — приказывал.
— Губами, — прошептала Феба. — Поцелуйте мои соски.
Джеймса не нужно было уговаривать: он тут же повиновался, захватив сосок в жаркую глубину своего рта. Насколько лучше стало сейчас, когда не мешала сорочка! Его язык прикасался к обнаженной коже, дразнил, возбуждал, отчего она не в силах усидеть на месте, принялась беспокойно ерзать.
— Какие они красивые, — шептал Джеймс, — и какие чувствительные, влажные от моих поцелуев. Я мог бы целый день предаваться этому занятию. Держать вас в объятиях и целовать ваши груди.
Она выгнула спину дугой, предлагая ему себя, и услышала, как он вполголоса выругался: ведь это он дразнил и соблазнял ее! Значит, не так уж он владеет собой, как пытается ей показать.
При этой мысли Феба улыбнулась, загадочно и лукаво, и тоже дала волю рукам: обхватив его голову, принялась перебирать опять волосы, — а он тем временем опять занялся ноющими сосками. Она ухватилась за его рубашку в безмолвной просьбе, и он ее понял: через мгновение его грудь тоже была обнажена. Какую радость доставило ей его обнаженное тело! Феба положила ладони ему на грудь, медленными круговыми движениями добралась до сильной шеи, потом спустилась к тугим мускулистым плечам и вернулась к поросшей волосами груди, которую так любила гладить. Она упивалась гладкостью и упругостью его кожи, трогала соски, дразнила большими пальцами.
А его язык продолжал творить чудеса с ее сосками. Неожиданно Феба подумала, не повторить ли ей его движения. Понравится ли это ему так, как нравится ей? Ее голова невольно клонилась назад, открывая шею, — пусть видит, как она беззащитна перед ним, перед его силой и обаянием, его чарами, увлекающими в грехопадение.
— Джеймс, — простонала Феба, обнимая его за талию и привлекая к себе. — Я хочу… хочу…
— Чего именно? Скажите, и любое ваше желание будет исполнено.
— Снимите все это! — храбро приказала Феба, дергая его за брюки. — Позвольте почувствовать вас целиком.
Ей должно было бы быть стыдно за такое распутство: требовать от мужчины раздеться догола, чтобы насладиться его телом, — но… не было даже намека на стыд. Пусть он только позволит — она готова общупать его с головы до пят, узнать наконец, что такое мужчина…
Джеймс отодвинулся от нее, и она пожалела — боже, в который уже раз! — что не может наблюдать за его действиями: как расстегивает брюки и стягивает с бедер, как выглядит в этих нижних штанишках (или как они называются?) в обтяжку, а потом и без них…
Она могла бы отдать свою правую руку, лишь бы увидеть Джеймса Тревельона обнаженным, при свете солнца! Хотя бы одним глазком, на единый миг, который она могла бы лелеять в памяти всю оставшуюся жизнь.
Но увы, это невозможно… Поэтому, когда Джеймс вернулся к ней — с теплой гладкой кожей, запахом моря и неба, ароматом бергамота и сандала — ей пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы не вцепиться в него жаждущими руками.
— Можно мне… — Феба сглотнула комок в горле. Во рту пересохло. — Можно мне вас потрогать?
— Я к вашим услугам, — прошептал он ей прямо в раскрытые губы.
И Феба протянула к нему руки. Волоски на его ногах, стройные бедра, мускулистые ягодицы, поросль жестких волос…
Фебе почему-то стало смешно. Может,
