– Я ничем не хуже тебя, – заявила она.
Губы герцога искривились в язвительной усмешке.
– Если пределом твоих мечтаний является ни в чем не уступать ни одному из мужчин, тогда, конечно, можно согласиться, что тебе почти нет равных. Но как женщина ты во всех отношениях оставляешь желать лучшего.
Габриель едва заметно покачала головой. Она собиралась возразить, что по происхождению была ровней англичанину. Но слова герцога изменили ход ее мыслей.
– Я одеваюсь в то, что ты для меня выбираешь. Я не допускаю бранных слов. Лорд Лэнсинг говорит, что мои манеры и умение держать себя безупречны. Я играю роль, которую ты для меня определил. Чего еще ты хочешь?
Габриель судорожно сглотнула. Она не могла понять, почему принимает насмешки англичанина так близко к сердцу.
– Чего я еще хочу? – Герцог поднялся на ноги и навис над девушкой.
Габриель не нравилось выражение его лица, она боялась бури в его глазах.
– От тебя я не хочу ничего. Как я могу? – Он окинул Габриель оскорбляющим, проклинающим взглядом. – Ты просто ребенок, играющий роль взрослого. А теперь будь хорошей девочкой, напиши письмо.
Пристыженная, дрожащая, взбешенная несправедливостью его злобы, Габриель вскочила. В течение месяцев, проведенных в Данрадене, она была воплощением благопристойности, образцом почтительности. Ее манеры и речь были практически безупречными. В этот миг девушка вдруг осознала, что непостижимым образом и вопреки здравому смыслу старалась завоевать уважение англичанина. Его слова, само его поведение убедило Габриель, что это безнадежная затея. Она только стала предметом насмешек и теперь жалела, что вообще взялась за это нелегкое дело. Разочарование переродилось в слепую ярость. Габриель забыла об осторожности. Ей хотелось только одного: показать англичанину, как мало для нее значит его мнение.
Перерыв весь свой обширный словарный запас в поисках самого грубого, самого непристойного ругательства, Габриель наконец сказала:
– Сам пиши свое долбаное письмо.
Девушка надеялась, что слово, которое она переняла у матросов англичанина по пути из Нормандии, не уступает по грубости известным ей ругательствам родного языка.
Герцог оскалил зубы в свирепой улыбке. Не успела Габриель пробежать мимо него, как он схватил ее за плечи.
– Могу поспорить, что в присутствии Лэнсинга ты не позволяешь себе таких ругательств. Неужели только он пробуждает в тебе женственность? Ты ведь женщина, я правильно понимаю, Габриель? Ты способна чувствовать то, что чувствуют все женщины, не правда ли? Думаешь, я не вижу, что все улыбки и нежные слова ты бережешь для него? – Кэм сильно встряхнул ее за плечи. – Боже правый, ты ведь моя жена! Остерегись отдавать ему то, в чем отказываешь мне.
Потрясенная, Габриель молча смотрела на англичанина, не зная, как понимать эту внезапную вспышку гнева. Герцог отпустил ее плечи, резко отвернулся от нее и запустил пальцы в темную гриву своих волос.
– Ради всего святого, убирайся отсюда! – диким голосом крикнул Кэм. – Убирайся отсюда, пока я не совершил чего-нибудь, о чем мы оба потом будем жалеть.
Габриель не надо было повторять дважды. Она быстро открыла дверь клетки для тигров и, приподняв юбки, выбежала прочь.
Остаток вечера она провела в своей комнате, слишком потрясенная, чтобы попробовать отвлечься от происшедшего в библиотеке, сделать вид, что это не имеет никакого значения. То плача, то сгорая от гнева, девушка шагала взад-вперед возле огромной кровати с балдахином и, чтобы дать выход чувствам, мучила шелковый чулок, неосторожно брошенный на полу. Габриель скручивала кусочек ткани в узлы, жалея, что это чулок, а не глупая голова англичанина.
«Как женщина ты во всех отношениях оставляешь желать лучшего, – бормотала себе под нос Габи, искусно подражая голосу Кэма. – Ты просто ребенок, играющий роль взрослого», – повторила она и яростно вцепилась в чулок. Услышав, как треснула ткань, девушка почувствовала удовлетворение. Она брезгливо отбросила чулок и подошла к высокому псише.
Из зеркала на Габриель смотрела девушка, ничем не отличавшаяся от тех, которых она видела в salons[47] Парижа. Это так несправедливо. Она изо всех сил старалась быть настоящей женщиной. Лорд Лэнсинг не мог ни к чему придраться. Ну почему англичанину так трудно угодить? Габриель уверяла себя, что ей все равно.
«Неужели только Лэнсинг пробуждает в тебе женственность?» И что, черт побери, он хотел этим сказать? Она ведь женщина, разве нет? Он что, не видит, что у нее есть грудь и длинные волосы?
Девушка в зеркале провела руками по груди, встряхнула гривой длинных кос. Волосы заструились по плечам роскошным водопадом. Англичанин ослеп, зло подумала Габриель. Она была уверена, что ничем не отличается от остальных представительниц своего пола. Или, возможно, быть женщиной означает гораздо больше, чем она может себе представить? Габриель всегда подозревала об этом. Она подумала о Луизе Пельтье, и ей тут же вспомнились слова англичанина: «Вот женщина, которая знает, что такое быть женщиной».
Габриель снова уверила себя, что ей все равно. Она сожалела, что вообще решила выдавать себя за ту, кем ей не дано быть. С этой мыслью девушка легла в постель и в перерывах между приступами рыданий убеждала себя, что ее вполне устраивает то, какая она – впрочем, Габи не могла бы вразумительно объяснить, какая же она на самом деле.
Прошло довольно много времени, прежде чем Габриель услышала, что англичанин ходит по своей комнате. Когда герцог отпустил камердинера, девушка шевельнулась и приподнялась на локтях. Спустя несколько секунд в ее дверь постучали.
– Габриель?
У нее екнуло сердце.
– Габриель? – его голос стал громче и настойчивее.
После минутного молчания Габриель услышала, как англичанин тихо выругался по ту сторону двери.
Очевидно, сегодня наступила одна из тех ночей, которых ждала Габриель, одна из тех ночей, когда герцог уходил на свои тайные встречи. Но если раньше англичанин делал все тайком, теперь он с таким шумом метался по комнате, словно хотел поднять мертвого. Он злился, и, поняв это, Габриель улыбнулась.
Она выждала добрых полчаса после того, как услышала в коридоре громкие шаги англичанина. Только тогда девушка решилась пошевелиться. За несколько минут она нарядилась в мужскую одежду и намотала на плечо веревку. Хотя Габриель дрожала от волнения, словно осиновый листок, она не смогла сдержать улыбки, когда увидела свое отражение в зеркале. Это была та Габриель де Бриенн, которую она знала. Девушка пожалела, что ее сейчас не видит англичанин. «Женщина, – фыркнула Габриель. – Я покажу ему женщину». И одну за другой потушила все свечи.
