Эрик сидел на стуле, неизвестно как поднятым на башню, слушал блистательную итальянскую оперу и прощался с Маттео. Он впитывал каждый звук и жест, каждую улыбку и прикосновение. Он бережно укладывал в душе воспоминания о первой встрече. — Кто вы, почтительный юноша? — Слезьте с меня, не то я вас ударю! — Примите этот кафтан в знак уважения, я хочу, чтобы вам было тепло этой весной. Эрик запрокинул голову. На потемневшем небосводе засверкали звёзды, а на востоке взошла большая круглая луна — природа подарила музыканту свои самые роскошные декорации.
Внутри заныло от боли. Эрик не знал, хотел бы он никогда не встречать Маттео? Все когда-нибудь умрут, но кто-то родится мёртвым. Никогда не знать Маттео — это как родиться мёртвым. Встретить его и потерять — это как умереть. — Вы совсем ничего не чувствуете? — Я пришёл ради вас. Я пришёл сказать, что люблю вас. — Не оставляйте меня никогда.
Порой человек бессилен против судьбы.
Эрик не плакал. Слёзы затопили его изнутри, но так и не пролились очищающим дождём. Он хлопал и кричал «Браво», отдавался музыке, уносившей его в поднебесье, возвращался обратно в грешный мир, но уже ничего не чувствовал. Он сорвал розу и тронул шипы. Боль нашла его и убила.
Когда голос Маттео затих и растворился в ночной прохладе, слуги вскочили с лавки и неистово захлопали. Юхан бросился к Мазини, пожимая руки, а к Маттео подойти заробел: благодарил его горячо и многословно, но издалека. Марта всхлипывала и вполголоса ругалась, старик Ганс тёр глаза мокрым платком. Только поварёнок не проникся. Он встал между зубцами и воскликнул:
— Гляньте, что внизу!
Все кинулись к парапету башни: неужто бомбардиры снова заряжали гаубицы? Но нет, шведские солдаты восхищённо рукоплескали, а русские на Ратушной площади свистели и что-то дружно кричали. И без знания языка было понятно, что это крики одобрения и восторга. Маттео смутился, отошёл от края, будто хотел спрятаться, а Мазини не постеснялся: вскарабкался на парапет, показал народу скрипку и поклонился. Внизу завизжали ещё громче: наверное, решили, что концерт исполнялся в честь русской победы. Тщеславный Мазини сыграл на скрипке несколько виртуозных пассажей, чем вызвал новый шквал рукоплесканий. Казалось, весь Калин дружно хлопал в ладоши.
— Они пьяны, синьор Мазини, — глухо заметил барон.
— Они точно такие же, как бедняки в Неаполе. Радуются музыке, как дети.
Эрик понял, что мыслями маэстро уже на родине. Там, где сопранистов носят на руках, а их учителей рвут на части родители одарённых мальчиков. Тысячи и тысячи маленьких кастратов мечтали попасть в обучение к опытному маэстро.
— Вам пора, синьоры. Надеюсь, вещи собраны? Спускайте на кухню, Марта подготовит верёвочную лестницу.
66
— Я люблю вас, Эрик. Я не вижу будущего без вас. Не прогоняйте меня, позвольте остаться и разделить с вами судьбу.
Они стояли в тёмной караулке у окна. Лунный свет бросал серебристые блики на их осунувшиеся лица. Маттео, осознавая свою власть над бароном, придвигался ближе, теснее. Горячо сжимал его руки, уговаривая:
— Вы обещали не бросать меня. Я слишком дорого заплатил за свою любовь. На мне суровая епитимья, которую я буду отбывать всю жизнь, и Свен Андерсон, который приходит, едва я закрываю глаза. Не прогоняйте меня, Эрик.
Барон молчал. Он боялся, что если начнёт говорить, то не сможет найти нужных слов, и польются ненужные, лишние, нежные. Те, после которых всё ещё больше запутается. Маттео взял его лицо в ладони и прошептал:
— Я не могу уехать после того, как вы приняли казнь вместо меня. Я всё знаю.
Эрик дёрнул головой, пытаясь сбросить мягкие руки и уклониться от тёплого дыхания.
— Ничего вы не знаете.
— Любящее сердце чутко. Когда вы скрипите зубами во сне, я знаю, что вам тоже снится Свен Андерсен. У него другое имя, но он такой же палач. Ах, если бы вы позволили мне остаться, я бы своими губами залечил ваши раны! Я бы ласкал вас до тех пор, пока вы не забыли всех, кто к вам прикасался. Я бы выпил вашу боль и вернул то, что у вас забрали.
— Господи, Маттео! Что за бред?
— Станьте моим, как я стал вашим, и вы поймёте, что любовь безгрешна.
— Как у вас всё просто.
— Святой Иоанн сказал: в любви нет страха, совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви.
Маттео привлёк Эрика к себе, покрывая поцелуями щёки и колючий твёрдый подбородок, а Эрик чувствовал, что всё это нелепо и неправильно. Кастрат не должен утешать рыцаря. Не должен шептать странные слова, жаром разливающиеся в паху. Станьте моим! Он разорвал объятия:
— Пусть я буду несовершенным, но вы сегодня же покинете башню. Скоро рассвет, и я не хочу, чтобы кто-то заметил, как вы спускаетесь.
— Всего одну ночь! Прошу вас! Последнюю ночь!
— Последняя ночь кончилась.
Маттео нашёл солёные губы и прижался к ним, с горечью ощущая, как они неподвижны.
— Ваша милость! — из узкого лестничного прохода высунулась голова поварёнка. — Там кто-то свистит под башней и просит скинуть верёвку.
— Кто? — Эрик отодвинул жалобно застонавшего Маттео.
— Не знаю. Какой-то русский.
Барон втиснулся в каменный проход и застучал башмаками по ступеням. На кухне все сгрудились у маленького окна, толкаясь и споря, но перед хозяином мигом расступились. Эрик выглянул наружу: внизу кто-то размахивал руками, задрав лицо вверх.
— Кто вы такой? Что вам надо?
— Эрик Линдхольм? Наконец-то. Скиньте верёвку!
— Кто вы?
— У меня кое-что для вас есть, — человек показал большую корзину, прикрытую белевшей в темноте тканью.
Эрик поразмыслил и выбросил конец верёвки, надёжно закреплённой у бойницы. Человек недолго повозился и сказал:
— Тяните обратно.
Юхан вытащил груз, пахнувший так аппетитно, что у всех заурчало в желудках. Эрик снял тряпицу и увидел бараний окорок, каравай хлеба и огромную бутыль вина. Он снова свесился в окно:
— От кого это?
— Поднимите меня, и я расскажу.
Акцент выдавал незнакомца, но Эрик не боялся одного-единственного русского. Он хотел знать, что ему нужно, и кто прислал в замок корзину отборной еды. Он снова скинул верёвку:
— Привязывайтесь.
Через несколько минут вспотевший от натуги Юхан помог русскому солдату протиснуться в оконце. Тот спрыгнул на пол, отряхнул мундир из зелёного сукна и выпрямился. Красные чулки собрались складками, тёмная косичка растрепалась, а чёрные глаза сверкали жадным весёлым любопытством. Он был выше Эрика, крупнее, и лет на пять старше.
— С кем имею честь? — спросил барон загадочного солдата.
Русский широко улыбнулся, заметив за спиной барона печального Маттео с перьями в кудрях:
— Должно быть, вы тот самый синьор Форти, которого чуть на кол не посадили из-за дурацкой кляузы? — он вытащил из кармана мятую бумажку и бросил на стол. — Какое варварство! В России мужчин за такую чепуху не казнят.
Он протянул ему крепкую руку, унизанную массивными кольцами, весьма дорогими для простого служаки. Маттео без опаски вложил в большую ладонь свои тонкие пальцы:
— Вы правы, я Маттео Форти. А как зовут вас?
Незнакомец раскатисто хохотнул:
— Зовите меня Александр Данилович.
Меншиков подтащил Маттео к себе и смачно поцеловал в губы.
67
Один русский генерал, он же губернатор Санкт-Петербурга и царский любимец, один шведский барон не самого захудалого рода и два итальянца, чей гений пока не снискал им всемирной славы, сидели на закопчённой кухне и пили превосходный кларет. Слуги выстроились у камина, прислушиваясь к беседе господ, а Марта взяла на себя обязанности виночерпия, хотя её и не просили. Меншиков, не таясь, поглядывал на разрумянившуюся немку.
