– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Почти восемнадцать. Наверное.
– А мне только тринадцать. – Знаю. Кухарка сказала.
Он не знал, о чем говорить. Сказал, что пришло в голову:
– Ты умеешь читать, Дара?
– Не-а. А хотелось бы быть ученой.
– А считать можешь?
Она повеселела:
– Угу. – И сразу же добавила: – Только, конечно, до десяти. – Она свернулась рядом с ним и положила руку ему на живот. Потом ее рука медленно сдвинулась ниже, и она захихикала: – А ты очень большой мальчик для своих лет.
Берти обнаружил, что не может дышать.
Дара вдруг отбросила в сторону одеяло и поднялась над ним. Задрав рубашку, девица бесцеремонно опустила свою попу ему на живот, упираясь коленями в кровать по обе стороны его тела.
Протянув руку, она нежно прикоснулась к его лицу.
– Ты мне поможешь, правда, Берти, милый?
Он чуть кивнул.
– Ну, мне нужны честные ответы, – промурлыкала потаскушка, склоняясь над ним в полутьме. – Не надо говорить неправду только для того, чтобы сделать мне приятное.
– Не буду, – хрипло отозвался он.
Почему-то это заставило ее засмеяться.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Святой истинный крест?
Берти кивнул и молча перекрестил свое сердце.
Пышнотелая девица надула губки и томно протянула:
– По-твоему, у меня слишком большие груди?
Он покачал головой и сумел произнести:
– Н-нет.
– Правда-правда?
– Правда-правда.
– Не врешь?
– Не вру.
– Клянешься?
Берти кивнул. Он с чистой совестью мог в этом поклясться. Он был совершенно уверен в том, что это правда.
– Может, тебе надо получше их рассмотреть, прежде чем станешь клясться, Берти. – С этими словами Дара подняла свои смуглые руки и одним быстрым движением сняла через голову рубашку. Не колеблясь ни секунды, она бросила ее на пол. – Ну, что теперь скажешь?
Берти решил, что ничего прекраснее он в жизни не видел.
Груди у Дары оказались округлые и пышные, какими он их себе и представлял. Соски у нее сморщились, словно она побывала на холоде или терла их куском грубой мешковины. Они были красновато-коричневые, как спелые ягоды. Он подумал, что они выглядят ужасно аппетитными.
Ему страшно хотелось попробовать ее на вкус, прикоснуться к ней.
Дара прочла его мысли.
Она наклонилась и прошептала ему на ухо, проводя кончиком языка по мочке:
– Можешь трогать меня, если хочешь, Берти.
Поначалу он оробел, но все-таки протянул руку и опасливо прикоснулся к ее соску одним пальцем. А потом он накрыл ее грудь ладонью и неловко стиснул.
Она наклонилась ниже, пока ее темные соски не оказались у самых его губ.
– Можешь взять меня в рот, если хочешь, Берти.
У него потекли слюни.
– Правда?
– Конечно, правда. – Она засмеялась, и ее тихий гортанный смех показался ему настоящей музыкой. – Давай я тебя научу. Расслабься и приоткрой рот немного шире. Вот так. – Она вложила ему в рот одну твердую коричневую ягоду соска. – Можешь легонько покусывать, пока не разберешься, что к чему. А тогда мы попробуем всякие разные штуки.
Вскоре Берти уже пробовал все ее тело руками, губами и языком. Она называла его способным учеником и время от времени хрипловато постанывала. От этого глухого звука у него по спине бежали мурашки.
Прежде он в ночной темноте трогал себя, но когда Дара приникла губами к его затвердевшей плоти и начала сосать, он хрипло вскрикнул и впервые испытал острое блаженство.
Девица спокойно облизалась, приникла к его губам в мускусном поцелуе, а потом начала сначала.
Да, тот день рождения оказался чертовски хорошим!
Лучшего подарка ко дню рождения он никогда не получал, думал Хилберт Уинтерз, попивая свой портвейн. Его отец и дядя сделали удачный выбор. Он иногда думал, попробовали ли они Дару сначала сами, чтобы убедиться в том, что она – именно тот подарок, какой нужен тринадцатилетнему новичку. Однако он ни разу не задал им этого вопроса.
С него достаточно было воспоминаний.
Хилберт допил портвейн и с трудом поднялся на ноги.
Амелия.
Его глаза сузились при мысли о его «жене» и помощнице.
В последнее время ему редко удается обслуживать эту подколодную змею – не то, что вначале. Он ведь уже немолод, и его сексуальные аппетиты угасают. Но сегодня у него с этим проблем не будет. Вот – уже тверд, как камень.
Полковник заковылял к спальне Амелии, спотыкаясь о ковер. Она спала отдельно с того первого дня, как они приплыли в Луксор. Он хотел было постучать, но потом передумал – имеет право заходить к ней в спальню, когда ему вздумается. И он решительно распахнул дверь.
Комната была пуста.
Однако полковник прекрасно знал, где искать Амелию. Он снова закрыл дверь, прошел через дом и вышел под звездное небо пустыни.
Он найдет ее.
Услышав сквозь полуоткрытое окно томный голос Амелии, полковник понял, что не ошибся.
Она с графом Полонски.
В этом доме остановился Полонски, а поскольку перевалило за полночь, неразумно было предполагать, что они встретились за чашкой чая.
Нетвердо держась на ногах (он первым признал бы, что этим вечером выпил немалое количество портвейна), Хилберт Уинтерз уперся рукой в стену из древних камней, а второй осторожно открыл ставни. Теперь он мог видеть все, что происходило в гостиной дома, который почти в точности походил на тот, что занимали они с Амелией.
Андре Полонски сидел на красном бархатном диване, более подходящем для лондонского борделя. Лицо его было обращено в сторону окна. Он был полностью одет и, как обычно, безупречно выглядел: свежевыбритое лицо, волосы приглажены, галстук аккуратно завязан… Точно так же он выглядел этим утром. Видимо, отсутствие Жоржа, сбежавшего с Колетт, не имело катастрофических последствий – по крайней мере в том, что касалось внешности графа.
А вот на Амелии были только ночная рубашка и пеньюар. Она стояла на коленях между ног джентльмена, своей стройной спиной к окну.
Полковник прекрасно знал повадки этой бабенки, чтобы сразу понять, чем она занята. Ее рука двигалась вверх и вниз, казалось, она сбивала масло, но вот уж кем Амелия никогда не была, так это простушкой-молочницей.
Хотя, конечно, подумал Хилберт, раздвигая губы в кривой развратной улыбке, эта кошка умела выдоить мужчину досуха.
Он наклонил голову, прислушиваясь к разговору парочки.
Первым заговорил Андре Полонски.
– Ты действительно считаешь, что этой девице что-то известно?
Глуховатым голосом, который обычно она оставляла для спальни, Амелия ответила:
– Наверняка.
– Значит, отец с ней поделился своей тайной?
