Саломея вскрикнула, но восклицание ее замерло от испуга.
— Не бойтесь, сударыня, не бойтесь, ничего не будет! — Повторял тихо Алексей. — Садись, Ваня! подгоняй живо!
— Помогите! помогите! — вскричала Саломея, переводя, наконец, занявшееся дыхание; но слабые звуки стесненного ее голоса заглушены были стуком колес и скоком лошадей.
— Не кричите, сударыня, к чему кричать: вас ведь не режут! — сказал Алексей, стянув полость на лицо Саломеи.
— О, дай мне вздохнуть, я кричать не буду… Кто ты, злодей? куда ты меня везешь? скажи мне, скажи! — произнесла она умоляющим голосом.
— Куда следует, туда и везем, сударыня… Погоняй, брат Ваня, пошел опушкой-то леса.
Голос Алексея был знаком Саломее, но она не могла понять, кто это говорил.
— Кто ты, злодей? — повторила она.
— Не злодей, не бойтесь, сударыня; худого ничего не будет.
— Ну что ты разговариваешь! — сказал Иван, толкнув Алексея.
— О господи! куда меня везут! скажите мне, бога ради! — вскричала снова Саломея.
— А! теперь господи! — пробормотал Иван.
— О, остановитесь, пожалуйста, дайте мне слово сказать вам, только одно слово!
— А вот сейчас на станцию приедем, — сказал Алексей. — Пошел, тут дорога гладкая!
— Эх вы, соколики! — крикнул Иван и запустил коней скоком и летом.
Глухие стоны Саломеи были тише и тише; она не могла понять, зачем и куда ее везут; но, казалось, предалась судьбе своей и умолкла.
«Меня похитили!» — подумала она, и эта мысль развилась цепью романических происшествий и догадок, кто этот дерзкий похититель. Но голос Алексея, что-то знакомый, кого-то напоминающий, навел Саломею на странную мысль, что ее везут через полицию к мужу. «Он объявил повсюду о моем побеге, разослал повсюду людей своих искать меня… и меня нашли… везут как беглую!» Ей представился весь позор, который ее ожидал.
— Остановись, остановись! — вскричала она, схватив руку Алексея, — будь моим благодетелем, остановись!
— Постой, брат Ваня, что ей нужно?… Ну, что, сударыня?
— Послушай, — произнесла умоляющим голосом Саломея, — я узнала, кто ты… я знаю, куда вы меня везете… вы везете меня к мужу… но я не могу ехать, я не поеду… Если у тебя есть еще уважение к твоей барыне, если есть сожаление, то отпустите меня, я останусь здесь… я лучше умру здесь!.. Ты, верно, это сделаешь для своей барыни, ты такой добрый, я знаю тебя!..
Алексей не понимал, о каком муже она говорит и о какой барыне; его навел кучер Иван:
— Что, брат, — шепнул Иван, — узнала тебя; да еще созналась, что барин-то ей муж.
— Для барыни-то, сударыня, я все и делаю; а барин-то с ума сошел от вас, да и весь дом вверх дном пошел от вас, всех замучили; нет, уж вам у нас не житье!.. воротитесь — беда нам будет…
— О нет, я ни за что не ворочусь, лучше останусь посреди леса!..
— Да уж так, конечно, — отвечал Алексей, — да платье-то скинуть надо господское… да надеть вот крестьянское, у меня здесь есть… да и бог с вами. Мы скажем, что вы купались да утонули… чтоб уж так и исков не было; а то, пожалуй, барин искать пошлет.
— О боже, боже! — проговорила Саломея, не понимая ни чужих слов, ни своих мыслей, — я согласна, ни за что не ворочусь… лучше умереть, нежели идти на позор!
— Уж так, конечно, сударыня, извольте — вот тут все: сарафан, кичка, чулки и чоботки; да извольте скорей, скоро рассветать будет.
— Смотри ты, пожалуй, шелковая какая, — шепнул Иван.
Саломея, напуганная воображением, готова была на все, чтоб только избежать позора и стыда. Но самолюбие и здесь польстило ей: торопясь перерядиться в костюм крестьянки с головы до ног, она как будто исполняла собственную волю и видела в людях, которые ее везли, уважение к себе, покорность и желание спасти свою барыню.
— Так счастливо оставаться, сударыня, — сказал Алексей, скомкав в узелок наряд Саломеи.
— Ах, постой, постой! — вскричала она, — боже мой, мне страшно здесь; нет, я не останусь одна!
— А кому ж здесь прикажете оставаться с вами? — спросил насмешливо Иван.
— Нет, что ж мне в лесу оставаться. Довезите меня до какой-нибудь деревни, там я напишу к моей матери письмо, и вы доставите его; а мужу не говорите.
— Нет уж, сударыня, вашей матушки мы не знаем, и где она живет, и что; а Филиппу Савичу уж, конечно, говорить не станем. Наше дело было представить вас сюда; в нашем доме вам не годится жить; соблазн, сударыня; а вот извольте идти, куда вам благоугодно будет, а назад в дом не ворочайтесь: сами знаете, позор будет.
— О, постойте, я не понимаю, что говорите вы.
— Да где ж мадаме французской по-русски все понимать. А коротко и ясно: оставайтесь с богом!.. пошел!
— Прощай, мадам! — крикнул Иван и приударил коней, понесся по извивающейся дорожке глушью лесной.
— Постойте, постойте, — вскричала опять Саломея, протягивая руки и побежав вслед за телегой; но страшная тишина как будто обдала ее посреди мрака ночи, и она упала без памяти на землю.
Жил-был в Москве господин Брусницкий; в сан губернского секретаря в отставке облеченный, разбитной малый, славный товарищ, весельчак, любезник, светский пустомеля, дум не думающий, о высоких и глубоких вещах рассуждающий, легкий как пард,[72] смелый наездник, коней и собак любитель, жен и прекрасных дев почитатель, мостовой гранитель, нескольких душ обладатель.
В некоем из его имений, аки при стаде, пастыря не обреталось, но была дворовая собака. Эта собака — Дорофей Игнатов, бывший его барский камердинер, в звание управляющего облеченный.
Вот в один прекрасный день, уже перед вечером, ехал Дорофей из одной деревни в другую, в тележке, сам правил, ехал он через лес, заключавший в себе нашу забытую судьбой, оставленную людьми и роком преследуемую героиню Саломею,
Вдруг слышит он чей-то голос.
Дорофей вздрогнул, подумал — не леший ли?
Он подогнал было конька; но близ его раздалось в стороне: «Постой, постой, добрый человек!»
Он было хотел еще придать рыси коньку; но вдруг видит бегущую к нему крестьянку. Дорофей успокоился и приостановил конька.
«Это, — думал он, — не леший; это какой-то славный леший!..»
— Что тебе, моя милая?
— Добрый человек, вывези меня из лесу, — проговорила задыхаясь Саломея.
— Что, заблудилась, верно? Пожалуй, изволь, лебедка, садись.
— Ты ошибаешься, мой милый, я не крестьянка, — произнесла вдруг с достоинством Саломея; затронутая слишком ласковым голосом Дорофея, — я ехала на поклоненье в Киев… меня ограбили разбойники, оставили мне только крестьянское платье…
