Пруденс вздрогнула.
– Он погонится за нами, – тихо сказала она. – Тут нет сомнений.
Лорд Каррадайс нахмурился, услышав в ее голосе печальную уверенность, и положил ладонь на ее стиснутые руки.
– Он может гнаться за вами, но он вас не найдет, – твердо заверил он.
Охваченная дурными предчувствиями, Пруденс уныло посмотрела на него.
– Дедушка так легко не отступится. Он умеет запугивать людей. И вашим слугам может внушить благоговейный страх.
– Сомневаюсь, – сказал он, но, увидев, что ее это не убедило, продолжил: – А если, паче чаяния, он нас настигнет, обещаю вам, он вас пальцем не коснется. Со мной вы в безопасности, моя Имп, и ваши сестры – тоже.
Его глубокий голос звучал твердо и уверенно, и Пруденс, несмотря на свои страхи, немного успокоилась. Нужно убрать руки, подумала она, но не смогла заставить себя это сделать. Казалось, через его ладонь в нее перетекают его сила и уверенность. Она испытывала ошеломляющее желание прижаться щекой к его плечу, словно это могло хотя бы на время переложить все ее беды и заботы на его широкие сильные плечи.
Но она не могла этого сделать. Это всего лишь минутная слабость. Лорд Каррадайс думает, что его помощь, галантность, великодушие могут что-нибудь изменить. Он думает, что она нарушит данное Филиппу обещание, и это только вопрос времени. Но ведь лорд Каррадайс привык к женщинам, которым ничего не стоит нарушить клятву, даже супружескую.
Для Пруденс эта клятва священна.
И даже если ее чувства изменились, даже если то, что она когда-то питала к Филиппу, всего лишь бледная тень чувств, что она сейчас испытывает к лорду Каррадайсу, она не предаст многолетнюю верность Филиппа. Они соединили свои жизни, хотя и не в глазах общества и закона. Филипп дал ей кольцо, и она приняла его, принеся клятву пред очами Бога.
Их узы скреплены кровью.
Если она когда-нибудь придет к лорду Каррадайсу – а в глубине души она сознавала, что хочет этого, – она придет к нему свободной, с чистой душой и открытым сердцем, а не как клятвопреступница. Любовь слишком драгоценна, чтобы пятнать ее ложью.
Пруденс спрятала руки в складки мантильи. Она справлялась с собой раньше, справится и теперь. Даже если дедушка найдет их и прибегнет к помощи закона, чтобы вернуть сестер обратно, она не подчинится. Ей скоро исполнится двадцать один год.
И если Чарити и герцог поженятся – а Пруденс надеялась, что так и будет, – возможно, герцог поможет ей заставить дедушку отдать им деньги.
Лорд Каррадайс может попытаться, но герцог, особенно если он станет родственником, обладает большей властью. Если герцог и Чарити поженятся.
А пока сестер будет опекать Пруденс.
Наверное, дедушка не настолько разъярен, чтобы снова избить ее до потери сознания...
Пруденс проглотила ком в горле. Не стоит останавливаться на своих страхах. Страх лишает силы. Если она будет сильной, дедушка с ней не справится. В тот раз она была больна и чувствовала себя потерянной и покинутой. Он поймал ее, когда она была наиболее уязвима. Больше она этого не допустит.
Вечерний звон обуходящем дне…
Все остается в сумерках, и мне...
Т. Грей[12]
Они сменили лошадей в Брентфорде и теперь ехали медленнее, поскольку запряженная в фаэтон пара была не так хорошо подобрана и выучена, как рысаки лорда Каррадайса. За городом простиралась бесконечная унылая равнина, залитая холодным серебристым светом луны.
– Ханслоу-Хит, – сказал лорд Каррадайс, почувствовав, как Пруденс сильнее сжала его руку.
Пруденс решила, что спокойнее ехать, держась за руку Гидеона, – конечно, исключительно для безопасности. У легкой кареты прекрасные рессоры, но она покачивалась и подпрыгивала на неровной дороге.
– Кажется, об этой пустоши идет дурная слава? – спросила Пруденс.
– Да, из-за разбойников. Но не надо тревожиться, мисс Имп. В наши дни эта проблема почти решена. С тех пор как полицейские с Боу-стрит создали верховые патрули, большинство преступников изловили, а остальные начали зарабатывать на жизнь другим способом. Так что разбойники поджидали здесь путников в те времена, когда джентльмены носили гофрированные воротники. Теперь все в прошлом. Кроме того, самое опасное время суток – сумерки, а они давно миновали.
– Мне доводилось встречаться с бандитами, – сказала Пруденс. – В Италии, когда я была ребенком, мы много раз сталкивались с ними. В некоторых районах страны люди из поколения в поколение влачили нищенское существование. И разбой был единственным способом выжить для семьи, а иногда и для целой деревни.
– Правда? – тон Пруденс удивил Гидеона. – Судя по вашей интонации, в этом нет большой беды. Вам нравилось в Италии? Бандиты, разумеется, не в счет.
– Да, там было замечательно. Мы были там так счастливы. – Она вздохнула. – Везде, где нам довелось жить, казалось, всегда светило солнце, распускались цветы, звенели песни и смех. Люди все время пели. Не думаю, что так было на самом деле, но казалось, что они все время поют. И слуги, и крестьяне в полях часто пели за работой. Мама и папа любили музыку, и мы, дети, каждую среду вечером устраивали для них концерт. Мы выучили множество народных песен и пели и по-английски, и по-итальянски. И мама всегда пела малышам колыбельные. – Пруденс улыбнулась своим воспоминаниям.
– Вы помните так много? Вы ведь были ребенком, когда там жили?
– Да, но, когда мы уехали, мне было одиннадцать, так что я много помню. Я постоянно рассказывала об этом младшим сестрам, так что они тоже помнят. Очень важно помнить счастливые времена, – добавила она. – Это придает силы, когда времена... меняются. Конечно, когда мы были детьми, нам доставалось все лучшее. Знаете, итальянцы просто боготворят детей. Думаю, мы были ужасно избалованы.
– Я бы этого не сказал, – усмехнулся Гидеон. – Должно быть, вы с сестрами составляли прелестный маленький хор. А играете вы тоже хорошо?
Пруденс помолчала, глядя на легкие тени облаков, скользившие по освещенной луной пустоши, потом откровенно сказала:
– Нет. В этой области мы удручающе невежественны. Дедушка не одобряет музыку. Он считает ее грехом, за исключением церковной, но даже... – Она передернула плечами. – Мы жили в Италии совершенно иной жизнью, чем в Англии.
Пруденс вздрогнула, вспомнив, каково было вернуться из теплой Тосканы в холодный пустынный Норфолк. Пять недавно осиротевших девочек, оставленные на милость сурового, полного ненависти, порой теряющего разум старика...
– Холодно, мисс Имп?
Не дожидаясь ответа, Гидеон обнял ее и плотнее укутал меховой полостью.
– Нет, я не замерзла, – сказала она, но позволила его руке задержаться и даже слегка прислонилась к нему.
