тем, каким был прежде. Были еще и приятные, увлекательные занятия – выбор нарядного серого рысака для экипажа Мэй (его им предоставили Уэлланды) и трудоемкая покупка и расстановка книг в новой библиотеке, комнате, которая вопреки сомнениям и неодобрению семейства была декорирована, как он и мечтал – тиснеными темными обоями, истлейкскими книжными шкафами и «простыми» креслами и столами. В «Сенчери» он отыскал Уинсета, а среди «никербокеров» – модных молодых людей его круга и, чередуя занятия юриспруденцией со зваными обедами и дружескими посиделками дома, а изредка и вылазками в Оперу или в драматический театр, он вел жизнь, казавшуюся вполне приемлемой, какой она должна быть и неизбежно будет.
Но Ньюпорт виделся побегом от того, что дóлжно, в атмосферу безудержной свободы. Арчер попытался уговорить Мэй провести лето на отдаленном острове у побережья штата Мэн (вполне уместно называемом Пустынная Гора), где несколько закаленных бостонцев и филадельфийцев облюбовали себе «дикарские» домики и откуда поступали восхищенные отзывы о тамошних красивых пейзажах и почти «первобытном», истинно трапперском существовании в глуши лесов и у тихих вод.
Однако Уэлланды привыкли ездить в Ньюпорт, где у них был хороший, солидный домик на скалах, и их зять не смог изобрести убедительный довод, почему ему и Мэй к ним не присоединиться. Как весьма едко заметила миссис Уэлланд, вряд ли стоило Мэй так тратить силы, заказывая себе в Париже летний гардероб, если нельзя будет им воспользоваться – довод, показавшийся Ньюленду совершенно неотразимым.
Сама Мэй категорически не могла понять его странного неприятия столь разумного и приятного проведения лета, как отдых в Ньюпорте. Она напоминала ему, что, когда он был холост, ему всегда нравился Ньюпорт, и так как отдых в Ньюпорте представлялся неизбежным, оставалось только притвориться, что теперь, когда он будет там вместе с женой, Ньюпорт ему покажется вдвойне приятнее. Но, однако, стоя сейчас на веранде дома Бофортов и глядя на нарядную толпу на газоне, он вдруг с содроганием понял, что ничего приятного его здесь не ждет.
В том не было вины милой бедняжки Мэй. Если во время их путешествий между ними иногда и намечалось несогласие, то с возвращением к привычным условиям жизни гармония полностью восстанавливалась. Он всегда мог предвидеть, что она его не разочарует, и всегда оказывался прав. Он женился (как женятся и большинство молодых людей), потому что встреча с прелестной девушкой произошла к моменту завершения целой серии довольно бессмысленных сентиментальных эскапад, вызвавших лишь раннюю пресыщенность и отвращение, она же воплощала мир, устойчивость, прочное дружеское расположение и несла с собой умиротворяющее чувство неуклонно исполняемого долга.
Нельзя сказать, что он ошибся в выборе, ибо в Мэй было все то, что он и ожидал в ней увидеть. Самолюбию его, несомненно, льстило сознание, что он является мужем одной из самых красивых и популярных молодых женщин Нью-Йорка, к тому же обладающей прекрасным характером и очень рассудительной – достоинства, которые Арчер всегда ценил. Что же до внезапно обуявшего его накануне свадьбы безумия, он приучил себя считать это последним из уже отвергнутых им экспериментов. Мысль, что он мог когда-либо мечтать о браке с графиней Оленска, стала казаться почти абсурдной, призрачной, чем-то из ряда печальных, щемяще грустных фантазий.
Но все эти абстрактные мечты и грустные потери оставили в его душе гулкую пустоту, отчего оживление и суету на бофортском газоне воспринимал он сейчас какой-то детской забавой, игрой ребятишек на кладбище.
Рядом с ним прошуршали юбки – это из балконной двери гостиной выплыла маркиза Мэнсон. Она, как всегда, была в наряде, украшенном бесчисленными оборками и фестонами, плоский блин шляпы из итальянской соломки удерживали на ее голове выцветшие газовые банты и завязки, а черный бархатный зонтик с резной ручкой из слоновой кости нелепо маячил над и без того широкими и дающими тень полями шляпы.
– Милый Ньюленд! А я и не знала, что вы и Мэй здесь! Ах, так сами вы, говорите, только вчера сюда выбрались! Дела, дела… профессиональные обязанности, как я понимаю. Большинство мужей могут присоединиться к женам только на выходные! – Она склонила набок голову и, прищурившись, томно произнесла: – Но ведь брак – не что иное, как долгая жертва, как я неустанно и напоминала моей Эллен…
Сердце Арчера вдруг дернулось и замерло, как уже было однажды, словно выключив его из всего окружающего мира, но это внезапное нарушение мерного хода вещей оказалось кратковременным, потому что в следующую же секунду он услышал, как Медора отвечает на, видимо, заданный им вопрос:
– Нет, я не здесь остановилась, а с Бленкерами в чудесном уединении Портсмута. Бофорт был так добр, что прислал за мной утром этих своих знаменитых рысаков, с тем, чтоб я могла поприсутствовать хотя бы на одном из увеселений, которые Регина устраивает в саду, но вечером я возвращаюсь в свою деревенскую тишь. Эти милые чудаки Бленкеры арендуют простой старинный фермерский дом в Портсмуте и собирают там кружок замечательных людей. – И, слегка потупившись под защитой своей шляпы, она добавила, чуть зардевшись: – На этой неделе доктор Агафон Карвер проводит там серию мыслительных практик. Явный контраст с этим веселым светским развлечением, но моя жизнь – это вечный контраст! Для меня однообразие – это смерть. И Эллен я всегда внушаю: остерегайся однообразия, этого прародителя всех смертных грехов. Но бедное мое дитя сейчас проходит стадию экзальтации, отрицания, она ненавидит мир! Знаете, по-моему, она отклонила все приглашения в Ньюпорт, даже остановиться у бабушки Мингот. Я с трудом уговорила ее отправиться со мной к Бленкерам, представляете! Жизнь, которую она ведет сейчас, неестественна, болезненна. Ах, если б она послушалась меня, когда еще было не поздно! Когда дверь все еще была открыта! Но давайте спустимся и посмотрим это захватывающее соревнование. Я слышала, что и Мэй в нем участвует, ведь правда?
Из шатра к ним навстречу неспешно вышагивал Бофорт – высокий, грузный, слишком плотно застегнутый на все пуговицы лондонского фрака и с орхидеей из собственных оранжерей в петлице. Арчер, не видевший его два или три месяца, был поражен переменой в его наружности. В ярком свете летнего дня его румяное лицо казалось тяжелым и одутловатым, опухшим, а если б не молодецкая выправка, его можно было бы принять за раскормленного и разряженного старика.
Про Бофорта ходили разнообразные слухи. Весною он совершил долгий морской круиз в Вест-Индию на своей новенькой паровой яхте, и, как говорили, его там всякий раз встречали в обществе мисс Фанни Ринг. На яхте его имелись кафельные ванные комнаты и прочие немыслимые роскошества, стоившие ему, как говорили, полмиллиона долларов, а жемчужное ожерелье, подаренное
