Усмешка на лице Адама погасла, и он приподнялся на локте.
– Ну что ты, любимая, не сердись на меня так. Я ничего не мог с собой поделать, клянусь. Мне очень жаль, что я испортил твой хитрый план скрыть наши действия от служанок. Конечно, начнутся сплетни, и вполне справедливые, но если ты хорошенько отстегаешь первую же, которая косо посмотрит или скажет лишнее, в дальнейшем у тебя с ними проблем не будет.
Джиллиан настолько удивилась предположению Адама, будто она хотела скрыть их отношения от слуг, что лишилась дара речи. Затем ей вдруг показалось, что она поняла, почему он оттолкнул ее, когда она бежала к нему. Адам, возможно, просто пытался защитить ее от ее собственного легкомыслия. Как же она была глупа! С чего бы Адаму беспокоиться, чтобы его люди не узнали, что он спит с чужой женой? Для него-то ничего зазорного в этом нет. Это для женщины должно быть позором. В мозгу Джиллиан мелькнул огонек страха, что причиной осторожности Адама может быть его желание не связывать себя какими-либо обязательствами перед ней, но она отогнала эту мысль и протянула руку, чтобы прикоснуться к его лицу.
– Я не сержусь, – прошептала она. – Да и как я могла бы сердиться, если вся вина лежит на мне? Это мне не следовало засыпать, – она хотела, было добавить, что ее ничуть не волнует, что скажут или подумают служанки, но снова ощутила приступ страха. Может быть, все-таки сам Адам желал избежать огласки. Он, конечно, не женат, но, может быть, обручен или собирается обручиться и потому не хочет, чтобы распространились слухи о его связи с ней. – Девушки болтать не будут, – уверила она его. – Я позабочусь об этом.
Адам снова улегся, вполне удовлетворенный. Он еще раз убедился, что Джиллиан – самая кроткая женщина на свете.
– Ты не должна винить себя за мои грехи, – проговорил он, снова улыбнувшись. – Моя мать говорит, что я привык считать себя не иначе, как идеальным. Ты сделаешь меня совершенно невыносимым, если все время будешь потакать мне.
«Только не для меня», – подумала Джиллиан, но она поняла, что он шутит, и в качестве возражения сделала попытку подняться и сойти на пол. Адам поймал ее за руку.
– Пожалуй, мы уже перелили масла в огонь, – пробормотал он, с намеком потеревшись губами о ее грудь. – Побудь со мной еще немного.
Джиллиан почувствовала, что плоть ее отзывается, но попыталась уклониться, сказав дрожащим голосом:
– Ох, милорд, не надо.
– Ну почему же? – настаивал Адам, изгибая шею, чтобы поцеловать ее в ложбинку между грудей.
– Уже очень поздно, – жалобно произнесла Джиллиан. – Ну, дорогой, обеда не будет.
Но руки, которыми Джиллиан отталкивалась от груди Адама, вдруг стали бескостными, не производя никакого давления. А затем, когда губы Адама добрались до соска, ее ладони по собственной воле поползли вниз по его телу. Вскоре рот ее был уже слишком занят, чтобы возражать. Да и в голове у нее уже не оставалось ни одной мысли, кроме тех, что непосредственно относились к ее действиям. Поэтому, когда пик наслаждения миновал, и она выплыла из тумана, в который была повергнута, она удивилась, снова услышав смех Адама. Дыхание ее замерло, а глаза расширились в панике, но страх быстро исчез, как только Адам склонился над ней, целуя ее в нос и глаза.
– Какая женщина! – продолжал смеяться он. – Я удивляюсь, что ты еще не растолстела, как свинья. Ты думаешь только о еде. Разве сейчас время толковать об обеде? Я вспоминаю, как, когда мы только взяли этот замок и другая женщина на твоем месте потеряла бы сознание от страха, ты только очень сердилась, что мы мешали тебе готовить обед.
– Я беспокоюсь об обеде не для себя, – гордо возразила Джиллиан, – а для вас.
– О, я уже вполне насытился, – уверил ее Адам.
– Сейчас, может быть, – полушутя-полусерьезно ответила Джиллиан, – но когда вы усядетесь за стол, и вам не подадут ничего, кроме похлебки, вы будете думать по-другому, и именно я окажусь той, кто оценит степень вашего негодования по тяжести вашей руки.
Адам повернул голову, и глаза его гневно заблестели холодной сталью. Джиллиан не успела еще сжаться, как он уже обнимал ее.
– Ты никогда больше не ощутишь тяжести ничьей руки, Джиллиан. С одним из твоих обидчиков я уже рассчитался. Знай, я обо всем, он бы не умер так легко. Когда я найду второго, поверь мне, он переживет тысячу мук за каждый удар, нанесенный тебе.
– Нет! – вздрогнув, крикнула Джиллиан.
– Нет? – очень тихо спросил Адам, и руки его напряглись. – Почему нет?
– Я боюсь за вас, – прошептала Джиллиан. – Он очень хитрый и злой. О, я знаю, что ему не тягаться с вами в любом честном споре, – добавила она торопливо, почувствовав, как закипает от обиды и гнева Адам, и, вспомнив, что он посчитал себя оскорбленным, когда она беспокоилась о его безопасности. – Но Осберт не знает, что такое честь. Он применит какую-нибудь подлую хитрость против вас, до которой вы, как порядочный человек, даже не додумаетесь.
– Ты хочешь его смерти?
– Бог свидетель – да! – с горячностью ответила Джиллиан. – Я молюсь об этом, и меня даже не останавливает, что молиться о вреде другому человеку грешно. Пусть только он умрет от горячки, или на виселице, или как-нибудь иначе, но не от вашей руки, любимый мой. Я боюсь… Я боюсь, что, если вы убьете его ради меня, мой грех падет на вас. Адам, если с вами что-то случится из-за меня… я не вынесу этого.
Разгорячившись, Джиллиан высвободилась из объятий Адама и села. Она твердо смотрела ему в глаза, без малейшего намека на какую-либо заднюю мысль. Адам вздохнул. Он верил ей. Он должен был верить ей, потому что она была всем, чего он когда-либо мог желать. Неверие разорвало бы его на куски. Кроме того, он сам был твердо намерен убить Осберта, что бы ни говорила Джиллиан. Если Осберт обижал ее, был жесток с ней, он должен умереть. Если Джиллиан отвергнет его после смерти Осберта… Нет, он не будет даже предполагать такое, но для пущей верности он ничего не станет говорить ей о браке, пока ее муж не умрет и она не станет свободной. Тут Джиллиан поднялась с кровати и прервала ход его мыслей.
– Куда ты идешь? – строго спросил он. Джиллиан хихикнула.
– Я не решаюсь ответить вам, милорд. Адам тоже сел.
– Что ты этим хочешь сказать? – начал, было, он, а затем, сообразив, почему она смеется, усмехнулся сам. – Ничто не может отвлечь тебя от радостей кухни? Иди же, но возвращайся сюда, как только распорядишься насчет своего драгоценного обеда. Мы должны обсудить еще несколько срочных вопросов, даже если мне никогда не удастся убедить тебя, что есть вещи поважнее еды.
Просунув голову через ворот сорочки, Джиллиан взглянула на своего возлюбленного, и сердце ее сжалось. Под неделю не бритой порослью на подбородке кожа его была бледной, веки опухли. На повязке, обмотанной вокруг его ребер, проступило красное пятно. Ей не следовало позволять ему так напрягаться.
