Сергей Минцлов - Гусарский монастырь

— Можете дать в этом слово? — спросил Костиц.

— Разумеется! — выкрикнул ГІентауров. — Два, три слова даю, что ее нет у меня! И никуда я не увозил ее и не видал ее! Обыщите весь дом, все строения, пожалуйста, я к вашим услугам!

Гусары взглянули друг на друга.

— Значит, даете слово, что вы Леониды Николаевны не похищали? — сказал Костиц.

— Честное слово, не похищал!

— Потрудитесь тогда изложить обстоятельства, при каких вы ранили нашего товарища.

— Он, то есть господин Светицкий, приехал ко мне, я встретил его, как гостя, а он сразу, как на лакея, закричал на меня, стал требовать от меня Леониду Николаевну… Но где же я ее возьму? Ее нет у меня! Он выхватил саблю и на меня; я безоружный был, бросился бежать; конечно, он за мной, по всем комнатам. Я схватил пистолет и выстрелил, господин Светицкий упал. Вот и все! Не мог же я действовать иначе, когда его сабля уже два раза свистнула над моей головой, и я едва успел увернуться?… Ведь он хотел убить меня, это нападение было, я защищался!…

Гусары опять обменялись взглядами.

— Точность рассказа тоже подтверждаете дворянским словом? — спросил Костиц.

— Разумеется!

— Должен предупредить вас, что если в ваши слова вкралась хоть малейшая неточность, которую не подтвердит по выздоровлении наш товарищ, разговор у нас с вами будет короткий! — произнес Костиц. — А пока, в ожидании этого выздоровления, не откажите не покидать губернии: мы уполномочены передать вам вызов всех господ офицеров второго эскадрона!

— Но позвольте, за что же? Зачем? — пролепетал, изменившись в лице, Пентауров. — Я же не обижал, не оскорблял никого?!

— Мы присланы не рассуждать, а исполнять поручение! — ответил Костиц. — Еще раз, во избежание излишних неприятностей, предлагаем вам здесь дождаться выздоровления господина Светицкого: он первый будет стреляться с вами!

Гусары брякнули шпорами, сделали вид, что кланяются, и пошли к выходу.

Пентауров остался с раскрытым ртом и беспомощно повисшими руками.

— Понимаешь ты тут что-нибудь? — спросил по дороге в Рыбное Костиц.

— А ни чертусеньки! — ответил, мотнув головой, Возницын. — Сдается, не погорячился ли наш молодец?

— Похоже… — проронил Костиц.

— С вызовом-то, пожалуй, лучше бы было пообождать?

— Ни в коем случае! — ответил Возницын, кладя длинные ноги на переднее сиденье. — Слишком большой убыток его величеству будет, если всякий у себя в доме из нас тир начнет устраивать!

В Рыбном их ждали с нетерпением.

Раненый был в забытьи; все собрались на балконе, где Костиц и Возницын передали все слова и уверения ГІентаурова.

— Он дал честное слово, что он ни при чем? — переспросил Шемякин.

— Несколько раз даже…

— Знаете, господа, я прямо отказываюсь верить всей этой истории! — воскликнул Шемякин, обращаясь ко всем гусарам. — Все это совершенно не укладывается в моем мозгу! Ну зачем ему было бы нужно это похищение, какой смысл в нем?!

— А тот смысл, что Леонида Николаевна понравилась ему, и он двинул марш — маршем! — ответил Курденко.

Он нагнулся и на ухо передал Шемякину все подробности. Тот слушал, склонив голову и закусив губу.

— Но ведь он же дворянин, он дал слово? — возразил он.

— А я ему не верю…

— Нет, это невозможно! Наш милейший Дмитрий Назарович немножко кипяток — вот и причина всего! Украл Леониду Николаевну кто-нибудь другой!

Шемякин говорил с полным убеждением.

— И я теперь того же мнения… — проговорил Возницын. — Постреляться с Пентауровым для порядку следует, но в пропаже Леониды Николаевны виноват не он!

— Главное — Священное Писание не забывать! — проронил Радугин. — Око за око, зуб за зуб!

— Кто прав, кто виноват — это увидим потом! — сказал Костиц. — Пока мы сделали все, что должны были сделать. А теперь, господа, я думаю, мы так надоели нашим милым хозяевам, что не пора ли отправляться восвояси?

Гусары начали было прощаться, но их не пустили, а так как из-за суматохи никто не обедал, то около пяти часов дня подали второй обед.

Перед сладким блюдом нежданно для гусаров на огромном подносе один из лакеев внес длинные бокалы и стал расставлять их перед приборами.

Сонечка, помещавшаяся между Курденко и Плетневым, поглядела на них, затем на бабушку и вдруг начала пунцоветь.

Степнина сидела и улыбалась.

Лакеи подали и начали откупоривать бутылки с шампанским.

Степнина подняла свой бокал, желтым бриллиантом заискрившийся от пронизавшего его луча солнца.

— Господа! — сказала она, обращаясь к гусарам. — Не все печальное и дурное на свете, есть хорошее! Вы попали к нам на семейную радость и должны выпить с нами за жениха и невесту.

Она указала бокалом на Соню и Плетнева.

Начались поздравления.

— Так бы крикнул «ура» в вашу честь, что все листья облетели бы в саду! — сказал, чокаясь с Соней, Возницын. — Да нельзя! — Он кивнул головою на дом, где находился Светицкий.

— Бабушка, а нельзя сказать «горько»? — с видом воплощенной наивности спросил Шемякин.

— Ну тебя, молчи, беспутный! — ответила Степнина. — Это только после венца целуются!

— Бабушка, а я видел, как они и до венца сегодня утром на балконе целовались! — тем же тоном продолжал Шемякин. — Горько!

— Горько, горько! — при общем смехе подхватили гусары.

Соня покраснела до самых волос, вскочила и убежала из-за стола. За ней, смущенно улыбаясь, поспешил Плетнев.

— Видишь, озорник, что сделал — смутил бедную девочку?…

— Ничего, бабушка, я их сейчас приведу!

Шемякин встал и отправился в дом. Через минуту он вернулся, ведя, обняв одной рукой за талию, Соню, другой — жениха.

— Господа, прошу больше не приставать к ним! — сделав строгое лицо, возгласил он. — Они там уже поцеловались — и будет с вас!

— Неправда, неправда! — воскликнула Соня.

— Не обращай на него внимания! — вступилась за сестру Аня. — Он известный врунишка!

Обед кончился весело, и после него гусары уехали в Рязань.

О перевозе туда же Светицкого Степнина не хотела и слушать, и он остался вместе с Ильей на попечении хозяек в Рыбном.

Пока Стратилат бегал в «монастырь» и оповещал гусаров, Агафон сидел у Шилина и рассказывал ему о случившемся.

Шилин хлопнул себя руками по бокам.

— Вот несчастие! — проговорил он. — Жив будет ли?

Агафон молча пожал плечами.

— А следа Леониды Николаевны в Баграмове нет?

— Нет! И в дом ночью лазали — нет.

Шилин в раздумье заходил по горнице.

— Вот ведь, не иголка человек — а пропал! — проронил он вслух.

— Театр оглядеть бы… — молвил вдруг Агафон, сидевший у окна и смотревший на пустынную улицу и парк Пентаурова. — Нас из него выселили, а ломать его не ломают!