– Надеюсь, ты не рассчитываешь, что я спою арию Царицы ночи?
Его грудь завибрировала от смеха, а пальцы начали известную арию.
– Значит, не принимаешь вызов.
– Мне хватает тебя в качестве вызова.
Джордж прекратил играть.
– Что ты имеешь в виду? Ты же видела мой портрет. Я простой малый. Люблю, чтобы выпивка была крепкой, ставки – высокими, а женщины… – Он убрал руки с клавиатуры и стиснул ее груди ладонями, потом наклонился, прижался щекой к щеке и прошептал: – Люблю, когда женщины страстные.
Изабелла задержала дыхание. Ее соски отвердели.
– Ты вовсе не так прост. Ведь почему-то ты прячешь эту часть своей натуры от всего света. Ты должен играть в Лондоне для короля.
– Я должен играть для тебя.
– Ты играл. Это было настоящее откровение.
– Я еще не закончил. – Он лизнул ее мочку. – Это был просто разогрев.
– Ты опять прячешься.
– Не прячусь, – он куснул ее за шею, – а пытаюсь перейти к более интересным частям программы, раз уж я выполнил задание своего фанта.
Да, он умеет убеждать. Убеждать, соблазнять, покорять. Перед Изабеллой замаячило новое падение, и она с радостью летела в разверстую пропасть. Но не прямо сейчас. Она наклонила голову, уклоняясь от поцелуев.
– Ты пытаешься уйти от темы.
– Разве наша тема – не поцелуй вот сюда? – Он снова потянулся губами к ее шее, но Изабелла еще раз уклонилась.
– Нет, наша тема – Моцарт. Ну, композитор. Знаешь такого? Австрийский гений, – с насмешкой проговорила она.
Джордж отстранился и выпрямился. Напряжение между ними осталось, но теперь оно было иного сорта.
– Но я-то не гений, – четко выговаривая слоги, произнес он, как будто желая развеять ее сомнения, а может быть, и свои собственные.
– Разве можно стыдиться своего дара?
– Спроси об этом у моего отца.
Джордж прошелся по залу. Шаги гулко отдавались в пустом помещении. Ни свеча, ни отблески догорающих головешек не могли разогнать тени по углам зала, но Изабелле хватило воображения, чтобы представить его, – спина прямая, плечи расправлены, на лице суровая маска.
– Музыка, – резко бросил он, – это женское дело, слишком фривольное, немужское.
Изабелла встала и подошла к нему.
– Вовсе нет.
– Постыдное.
– Нет.
– Отец считал именно так. – Он провел пальцами по волосам, окончательно растрепав их. – Ты можешь себе представить, что значит, держать… это в себе, держать в тюрьме музыку? Видит Бог, иногда мне кажется, что она живая. Она голодна и рвется на свободу. Но она часть тебя, часть твоего существа. Ты никогда от нее не избавишься, но должен прятать ее, скрывать, кто ты на самом деле, потому что так принято. Изабелла, ты понимаешь, каково это?
Джордж стоял к ней спиной. Изабелле хотелось видеть его глаза, но она и сама могла представить их выражение. Голос Джорджа выдавал глубокую душевную боль. Часть ее души рвалась утешить его, обнять, прижать голову к своей груди, успокаивающе провести по волосам.
Но другая часть помнила о годах бесчестия. «Ты должен скрывать, кто ты на самом деле». А потому она скрестила на груди руки и ответила:
– Понимаю.
Джордж стиснул губы в жесткую линию. Черт возьми, он не собирался так раскрываться, не хотел говорить о таланте и необходимости скрывать его. И он не ждал, что кто-нибудь его поймет.
Но от Изабеллы, похоже, ничего не укрылось. В последние годы ей пришлось вынести столько, что это превосходило все, с чем ему довелось столкнуться из-за непонимания отца.
– Боже, какой я осел.
– Временами. – Изабелла подошла ближе. – Но у тебя доброе сердце. Не думаю, что нашлось бы много мужчин твоего положения, которые приняли бы мое дело так близко к сердцу без надежды на вознаграждение.
Джордж откашлялся.
– Давай не будем говорить о вознаграждении. Боюсь, что некоторые мои действия в последнее время при ближайшем рассмотрении не покажутся такими уж благородными.
– Ты имеешь в виду – прямо сейчас или раньше? – Изабелла стояла перед ним, но в темноте Джордж не мог разглядеть ее лица, а по тону ничего нельзя было понять. Если бы она прикоснулась к нему, пусть только кончиками пальцев, – он бы знал, что стоит на твердой почве.
– Прошлой ночью. Раньше. Прямо сейчас. Все время.
Изабелла долго стояла молча. По виску Джорджа скатилась капелька пота. Слышно было только ее дыхание и легкий шорох материи. Во всяком случае, она не ушла и не подняла руку, чтобы дать ему пощечину.
– Прошлой ночью ты не соблазнял меня, просто пытался успокоить.
– А сегодня?
– Мне следовало ожидать, что ты попробуешь еще раз там, где однажды уже преуспел. Разве не все мужчины так поступают?
Да, мужчины. Отец воспитал его как раз таким.
Джордж протянул к ней руку, но поймал лишь край юбки. Изабелла выскользнула.
– Ты ничем мне не помогаешь, – буркнул он.
– Потому что ты идешь неверным путем.
Фраза показалась ему обнадеживающей, как будто Изабелла давала ему шанс.
– А какой путь правильный?
– Терпение. Дай мне самой прийти к тебе.
– Я не силен в терпении.
– И не надо пытаться меня искушать, когда не хочешь говорить на какую-то тему, – продолжала она, как будто не услышав его слов. – Может быть, сегодня я должна вернуть долг и сама утешить тебя.
О чем, черт возьми, она говорит? Прошлой ночью она нервничала из-за Джека и Бигглз. Тогда он не мог выказывать обиду или гнев. Правда, не так уж он сердился и не так уж обижался. Разве у него есть право на эти чувства?
– Итак, мистер Аппертон…
– Не лучше ли называть меня Джорджем? После вчерашнего…
– Мистер Аппертон, – на сей раз Джордж подметил улыбку в ее голосе, – почему вы не расскажете мне об этом?
Джордж покачал головой, впрочем, Изабелла не могла этого видеть.
– Рассказать – о чем?
– Что есть в вашем сердце такого, чего не одобрял ваш отец?
– Но я же объяснил тебе – музыка. В свете об этом не знают. Во всяком случае, не знали. Теперь будут знать.
– И кому, вы считаете, я могу рассказать?
– Не ты. Я вчера допустил ошибку. Зашел сюда при ясном свете дня поиграть и забылся. Со мной так бывает. Забываю, где я. А когда очнулся, вокруг была толпа слушателей.
– Похоже, вам почти не требуется утешение. – Что за ритмичный звук? Неужели это она нервно постукивает ногой?
– Но теперь все эти молодые леди знают. И моя матушка – тоже. И если ты думаешь, что она не заставит меня выступить на публике, то ты ошибаешься.
