«любой желающий единства согласно Завету, должен оставить идолов и быть очищенным Богом» [13].
К сожжению еретических книг готовились не менее тщательно, чем к казни еретика – это было большое событие, на которое приглашали всех жителей города. Книги провозили по улицам так, словно те были еретиками-рецидивистами. Горожане провожали их, одобрительно улюлюкая и выкрикивая невнятные проклятия в адрес еретической литературы. Множество найденных и изъятых копий Талмуда, мусульманских манускриптов и еретических трактатов сваливали в кучу на место будущего костра, который распаляли после проповеди епископа.
Сегодня, как и во все предыдущие разы, судья Лоран вышел к народу и зачитал отрывок из книги Иезекииля, после чего озвучил провозглашенное еще в 680-м году на Шестом Вселенском Соборе правило за номером 63: Повести о мучениках, врагами истины лживо составленные, дабы обесславить Христовых мучеников и слышащих привести к неверию, повелеваем не обнародовать в церквах, но предавать оные огню. Приемлющих же оные или внимающих оным, как будто истинным, анафематствуем. Вивьен стоял, глядя на то, как после речи Лорана огромный кладезь знаний – пусть даже изложенных еретиками – предают огню. Это зрелище повергало его в настоящее уныние, и он был не в силах справиться с собой. На лице его не проявлялось долженствующей торжественности. Он стоял с понурым видом и молча наблюдал, как пламя поглощает том за томом.
Ренар находился рядом с ним. В течение всей церемонии он не раз неодобрительно косился на друга, надеясь заметить в его глазах хотя бы проблеск энтузиазма по отношению к мероприятию.
– Ты бы хоть для приличия изобразил менее скорбную физиономию, – буркнул Ренар, идя с Вивьеном по улице, когда церемония, наконец, закончилась.
– Ты о чем? – безразлично спросил его друг. Ренар закатил глаза.
– А как ты думаешь? Такое чувство, что сегодня на площади сжигали не еретические книги, а твою бабушку.
Вивьен хмыкнул.
– Моя бабушка умерла от кровавого поноса, когда мне было два года.
Ренар осекся.
– О… – Он поджал губы. – Прости, не знал. Ты никогда не говорил.
– Ты никогда и не спрашивал, от чего умерла моя бабушка, – нервно усмехнулся Вивьен.
– Я думал, от чумы… как все твои… – предположил Ренар, и тут же снова осекся, отругав себя за бестактность. Вивьен пожал плечами.
– Нет, она скончалась раньше. Даже не знаю, какая смерть кажется мне более жуткой. К слову, сожжение на костре в этом смысле видится мне… чище, что ли. Но страшнее.
Ренар прыснул со смеху.
– Подумать только, какие тут эстеты сыскались! Смотри, как бы тебе с твоей нежной любовью к запрещенным книгам такую «чистую смерть» не уготовили.
– Очередная угроза затащить меня в допросную? – усмехнулся Вивьен.
– Ты хоть сам понимаешь, что иногда нешуточно нарываешься на это?
На этот раз Ренар говорил серьезно.
– Ты так часто угрожаешь мне арестом, что я невольно задумываюсь, чем таким мог тебе насолить, – невесело хмыкнул Вивьен. – Ренар, я уже объяснял свое отношение к книгам и не хочу без надобности это повторять. У тебя ведь не настолько короткая память? – Когда друг нахмурился, Вивьен покачал головой. – Серьезно, ты еще помнишь, что я тебе говорил о книгах? Или выветрилось?
Ренар сплюнул на дорогу и побрел дальше, не удостоив друга ответом. Вивьен отстал от него на пару шагов, невольно ощутив неприязнь – он понял, что, похоже, задел друга за живое своими комментариями. Глубоко вздохнув, он поравнялся с ним.
– Ладно, извини, – примирительно произнес он. – Похоже, мы каждый раз слегка переходим границы разумного, когда затрагиваем эту тему. – Закатив глаза, он снова глубоко вздохнул. – Если хочешь, можем спокойно обсудить это. Опять.
Ренар искоса взглянул на него и невесело усмехнулся.
– Я иногда искренне удивляюсь, как ты ведешь допросы при твоей нелюбви к тому, чтобы дважды обсудить одну и ту же тему.
– Я могу обсудить одно и то же и дважды, и трижды, и сколько угодно раз, если в том есть необходимость, – терпеливо сказал Вивьен. – Но если необходимости нет, то я избегаю повторять одно и то же по несколько раз. Так как? Необходимость – есть?
Ренар поджал губы и качнул головой.
– Пожалуй, нет. Я помню, что ты говорил о знаниях и о книгах. Дело ведь не в этом, как ты не поймешь! – Он скорбно опустил взгляд, и Вивьен непонимающе приподнял бровь.
– Может, потрудишься объяснить? – хмыкнул он.
– Просто тебя трудно понять, – пожал плечами Ренар.
– Странное заявление, – хохотнул Вивьен, – учитывая, что ты каким-то образом общаешься со мной уже много лет.
– Да я не про то! – с резким возмущением отозвался Ренар, понимая, что не может верно подобрать слова, чтобы описать, в чем именно состоит сложность.
Вивьен подождал несколько мгновений, но, так и не услышав вразумительного ответа, собрал в кулак все возможное терпение и мягко спросил:
– А про что?
«Прости, друг, но сейчас – это тебя сложно понять», – подумал он.
– Дело в твоем образе мысли, – вздохнул Ренар. Взгляд его сделался пасмурным, как небо в дождливый день. Вивьен ожидал продолжения этого утверждения, его логического развития, однако, повинуясь своей любимой черте, Ренар вдруг перескочил на совершенно другую линию разговора. – Сколько дней с тобой вели допрос после Анселя?
Вивьен поджал губы. Воспоминания о тех днях были для него весьма неприятны. К ним с Ренаром не применяли жестоких пыток – только плети, тиски для пальцев и голодовку. С тех пор они не обсуждали это.
– Семь. И еще после этого три дня заставили провести у лекаря.
Ренар невесело усмехнулся.
– Семь, – задумчиво повторил он. – Со мной три.
Вивьен искренне изумился.
– Три дня?!
– Через три дня им стало ясно, что я не еретик. И Лорану, и аббату Лебо. Тебя держали семь дней. Понимаешь, о чем я толкую?
Вивьен опустил взгляд. Не понять было бы глупо.
Но три дня? Вивьен и не думал, что Ренара отпустили раньше. По крайней мере, настолько раньше. Выходит, Лоран и аббат Лебо искренне подозревали, что Ансель де Кутт все же обратил своего ученика в катарскую ересь?
– Я догадывался, что тебя держали дольше, – продолжил Ренар. – Но не думал, что настолько. Увидеться-то нам не сразу позволили, сам понимаешь. А после мы об этом не говорили, потому что даже вспоминать Анселя было для нас чревато. – Он печально ухмыльнулся. – О том, что с тобой будут дольше работать, я догадался почти сразу. Все из-за твоего образа мысли. Ты всегда отличался острым умом и пытливостью, Вив, даже излишней. А ведь каждому еретику мы говорим, что Господь не поощряет излишней пытливости. Люди, отличающиеся этой чертой, могут запросто
