привлекательной, более земной, и она больше не походила на сказочную принцессу-волшебницу. Главное, она была счастлива, это было видно с первого взгляда по каждому ее взгляду и жесту. «Как же здорово, – подумала Мари. – Китти тогда вышла замуж за этого милого, немного неуклюжего мужчину только потому, что была полностью скомпрометирована своим побегом с французом. Однако теперь первоначальная благодарность, кажется, превратилась в настоящую любовь».
– Мамочка! – воскликнула Китти, протягивая обе руки к Алисии. – Позволь обнять тебя, моя самая-самая, любимейшая-прелюбимейшая мама! Мы безмерно счастливы, что у нас есть такая любящая, нежная, заботливая и очаровательная мама. Не могла бы ты сказать нам, сколько же тебе сегодня исполняется? Нет? Ну да, пожалуй, не больше тридцати. Ну хорошо – тридцать один, но не более того. Говори что хочешь – тебе никто не поверит.
Она прошла через комнату, чтобы броситься в объятия матери, и при этом чуть не сбила вошедшую с супницей Ханну. Альфонс Бройер последовал за своей женой, добродушно улыбаясь, как он это всегда делал в кругу семьи, затем позволил себе расслабиться и заключить в объятия виновницу торжества. Мари увидела, как сильно он похудел. Его лицо, раньше всегда сияющее и розовое, теперь странным образом посерело, да и кожа казалась немного дряблой.
– Так приятно снова оказаться здесь, – улыбнулся он. – Какое счастье, что я могу быть вместе со всеми на твоем дне рождения.
Китти поприветствовала остальных гостей, целуя и обнимая их и при этом непрерывно болтая всякую чушь: о своей глупой кормилице, которая вовремя не покормила Хенни, о неудачной мраморной статуе и о госпитале, который был виноват в том, что она уже испортила тут два платья, юбку и пару совершенно новых туфель, спускаясь по лестнице в зимний сад.
– Если бы Йордан не была такой усердной портнихой, то я бы уже ходила голышом.
– Китти! – взмолилась Элизабет. – Пожалуйста, возьми себя в руки!
Пока Ханна очень сосредоточенно разливала по тарелкам суп, Мари узнала, что Йордан теперь три раза в неделю посещает виллу и работает портнихой.
– Ах! – воскликнула Риккарда фон Хагеманн, от удивления приподняв правую бровь. – Разве она не работала на тебя, Элизабет? Ты ведь хотела взять эту женщину к себе камеристкой, не так ли?
Элизабет бросила на Китти негодующий взгляд и сказала, что в данный момент она чаще бывает на вилле, чем в своей квартире.
– Ну конечно же – ты служишь на благо наших бедных раненых, – с сочувствием произнесла Риккарда фон Хагеманн.
Алисия добавила, что была очень рада взять к себе Марию Йордан в качестве швеи. Она уже сшила близнецам очень красивые курточки и перешила для нее несколько платьев.
– В наше время хорошая портниха дороже денег, – заметила Гертруда Бройер.
– Конечно, – добавила Риккарда фон Хагеманн. – Как я понимаю, у нашей Мари тоже большой талант. Разве ты не шила раньше платья для Лизы и Китти?
Мари заметила, что за столом воцарилась тишина, все взгляды обратились к ней. Эта злая старая карга не смогла удержаться от того, чтобы ее уколоть.
Иоганн Мельцер, который до сих пор был погружен в беседу с его преосвященством Лейтвином, отложил суповую ложку и окинул Риккарду фон Хагеманн долгим недружелюбным взглядом:
– Что касается швейных дел, – то я тут мало что могу сказать. Но то, что моя невестка Мари – необычная и талантливая молодая женщина, я могу только подтвердить. И к тому же со всем уважением. Буквально на днях она рассказала мне, как работает машина по производству бумажной нити – в этом она полностью дочь моего старого партнера Якоба Буркарда, без которого не было бы никакой текстильной фабрики Мельцера.
Он взглянул на Мари: растерянная и в то же время тронутая этой неожиданной поддержкой, она не нашла слов, и он продолжил размышлять о судьбе женщины в это нелегкое время. Он всегда был против синих чулков и суфражисток, но женщина, обладающая талантом, должна получить образование. Ни одна страна не может позволить себе зарыть в землю такие таланты. Особенно сейчас, когда так много молодых людей бессмысленно гибнут на полях сражений.
– С честью умереть за родину – это прекрасно!
Кристиан фон Хагеманн бросил эту фразу резким голосом, он покраснел от возмущения и посмотрел на Мельцера, как на строптивого подчиненного. Тесть Мари замолчал, так как не ожидал такого энергичного возражения, зато слово взял Альфонс Бройер.
– Мой дорогой Кристиан, за этим столом, конечно, нет никого, кто бы не поддерживал наше отечество. Однако в вопросе о том, как развивается эта война, я не могу с тобой согласиться. То, что происходит на полях сражений и в окопах, не имеет ничего общего – абсолютно ничего общего – с честью или героической смертью.
Он хотел продолжить свою речь, но предпочел не делать этого, глядя на дам за столом, а вместо этого поднял свой бокал и выпил за тестя.
– Я не хочу всерьез принимать твои слова, дорогой Альфонс, – признался фон Хагеманн. – Я вижу, что ты в душе тяжело переживаешь происходящее, что, к сожалению, случается со многими молодыми людьми, не знакомыми с военной подготовкой, а знающими только жизнь изнеженного бюргера. Военное дело, мой дорогой Альфонс, – нелегкое дело, тут необходимы здоровый дух в здоровом теле, сила воли и дисциплина. Только благодаря своей дисциплине немецкая армия превосходит все другие армии в мире.
Он говорил все громче и громче, покраснело не только его лицо, но и шея. Замолчав, он снова вздернул подбородок, выдвинул вперед нижнюю челюсть и огляделся кругом, нет ли еще каких-нибудь возражений. Иоганн Мельцер откинулся на спинку стула, чтобы Ханна могла убрать пустую тарелку. Альфонс Бройер смотрел прямо перед собой неподвижным взглядом. Казалось, у него на языке вертелись всевозможные варианты ответа, но он, очевидно, был полон решимости не разжигать семейную ссору в день рождения своей тещи. Однако Китти вовсе не испытывала подобных опасений.
– Странно, – сказала она, промакивая губы тканой салфеткой. – Если мы не уступаем, почему мы до сих пор не победили? Я не могу этого понять, дорогой Кристиан. Это, конечно, потому что я всего лишь женщина. Представь, когда-то я действительно верила, что эта глупая война закончится через три месяца, но вот уже два года как она не кончается.
Фон Хагеманна не на шутку распалила эта наивная женская болтовня, на которую он теперь – в конце концов, не мог же он игнорировать Китти или запретить ей говорить – должен был ответить со всей подобающей вежливостью.
– Моя дорогая Китти, причин тут много, и их нелегко понять женщине. Для этого необходимо знание военного дела.
– Ты, конечно, прав, – кивнула Китти, поправляя с позволения мужа его галстук. – Я считаю, что если план битвы имел результат, то объяснить его
