На большее везение я и надеяться не смел. Ренар понимал это. На долю секунды взгляд его, кипящий бешенством, встретился с моим, затем он вышел в приемную, закрыв дверь перед обеспокоенными дамами, которые если и не различили слов королевы, то наверняка слышали ее выкрик.
Мария рухнула в кресло. Не говоря ни слова, она с непроницаемым видом всматривалась в меня – так пристально, что по спине побежал холодок.
– Отчего ты постоянно заступаешься за мою сестру? – наконец спросила она. – Дон Ренар с самого начала был убежден, что она замешана в заговоре против моей особы, что она ненавидит меня и стремится отнять у меня трон; а ведь он много старше тебя и куда опытнее в такого рода делах.
Я нерешительно откашлялся, сознавая, что хожу по лезвию ножа.
– Ваше величество, я всего лишь сделал то, что было мне велено. Дон Ренар нанял меня, чтобы отыскать улики против графа и леди Елизаветы, но я не нашел никаких доказательств ее участия в заговоре. Она невинна пред вами, сколько бы посол ни утверждал обратное.
– Невинна, говоришь? Тогда, боюсь, ты вовсе не знаешь мою сестру. Елизавета никогда не была невинной. В первый же день своей жизни она погрязла в грехе.
Кровь застыла у меня в жилах.
– Уверяю вас, ничто не указывает на то, что она когда-нибудь замышляла…
Язвительный смех королевы оборвал меня на полуслове.
– Разумеется, не указывает! И никогда не укажет. – Она встала с кресла. – Сколько бы Ренар ни усердствовал, как бы щедро ни подкупал моих придворных и ни оплачивал услуги шпионов, преступного отребья и прочей шушеры, Елизавета неизменно ускользает от него. Она слишком хитра – как гадюка, которой не обнаружишь, пока она не укусит. Однако невинной ее не назовешь. И неважно, есть против нее улики или нет, – я знаю правду, чувствую сердцем. Мне достаточно одного взгляда, чтобы понять ее заветное желание.
Королева отвернулась к окну и заговорила, понизив голос, словно вела беседу сама с собой:
– Я наблюдала за ней день за днем, с той самой минуты, как она появилась при дворе. Я видела, как она выставляет напоказ свою молодость и нечестивую красоту, как шепчется, вечно шепчется, подбивая других действовать себе во благо, – точь-в-точь как когда-то ее мать. Елизавета хочет, чтобы я мучилась. Хочет дать понять: сколько бы я ни старалась, покоя мне не найти. Не выйдя замуж, я не смогу понести дитя, которое преградит ей дорогу к трону; не имея мужа, я умру девственницей. Вот каково ее заветное желание! Она живет ради того часа, когда сможет забрать мою корону и объявить ее своей.
С этими словами Мария повернулась ко мне, и я увидел в ее бледно-серых глазах отблески чудовищного неукротимого пламени. Эти глаза испытующе всматривались в меня, стараясь отыскать в моем лице хоть малейший изъян, намек, подтверждающий правоту беспощадной ненависти, которая все сильнее разгоралась в ней.
– Кто бы усомнился в том, что она знала о замысле Кортни? – убийственно тихим голосом вопросила королева. – Кто бы усомнился в том, что она знала и поощряла его, понимая, что мое падение позволит ей возвыситься? Быть может, она и не участвовала в составлении планов, ибо понимала, какой опасностью грозит ей прямое участие в заговоре, но и это не остановило бы ее – дочь Анны Болейн!
Я молчал, в горле нестерпимо пересохло. И слова Марии, и беспощадное пламя в ее глазах свидетельствовали об одном: она перешла черту, за которой примирение невозможно. Даже если сейчас Елизавете удастся спастись, можно не сомневаться, что сестры у нее больше нет. Отныне они будут враждовать – до тех пор, пока одна из них не испустит дух. Предсказание Сесила сбылось: Мария и Елизавета были обречены стать смертными врагами.
Королева вернулась к столу, снова овладев собой и примирившись с неизбежным:
– Я хочу тебе верить, и без доказательства ее вины руки у меня связаны. Однако с этой минуты я не желаю больше терпеть ее присутствие; где бы я ни находилась, рядом ее быть не должно. Впрочем, прежде чем она покинет двор, я хочу посмотреть ей в глаза. Я спрошу в лицо, знала ли она об этом… – взмахом руки Мария обвела письма, – об этом злодействе. Ступай. Приведи ее. Скажи, что королева Англии желает ее видеть.
Я поклонился и двинулся было к двери, когда услышал вслед:
– Ты продолжишь расследовать этот заговор во всех подробностях. Кортни может сознаться не во всем или же просто не знать всего. Он никогда не отличался умом; не думаю, чтобы это было делом только его рук. И помни, мастер Бичем: я жду от тебя преданности. Если вздумаешь что-то утаить, если посмеешь защищать кого-то в ущерб мне – ты поплатишься за это собственной жизнью.
– Да, ваше величество, – пробормотал я и вышел.
* * *Широким шагом я прошел через толпу чиновников, собравшихся перед дверями личных покоев королевы. Менее чем за час галерея до отказа наполнилась людьми, и все, кто здесь был, провожали меня цепкими взглядами, прикидывая, насколько я важная персона, если говорил наедине с королевой. Ренара я не заметил; должно быть, он отправился готовить арест Кортни. Зато среди присутствующих я разглядел Рочестера, который беседовал с заметно обеспокоенным человеком в епископском облачении – по всей видимости, Гардинером, покровителем Кортни. Я остановился, перехватив встревоженный взгляд Рочестера.
Он подчеркнуто отвернулся, будто не узнал меня.
Что ж, его было трудно в этом винить. Я двинулся дальше, спустился по лестнице в нижнюю галерею, куда стянулись придворные, чтобы поделиться друг с другом догадками и домыслами. Слух о том, что случилось нечто из ряда вон выходящее, уже разошелся по двору. Самое позднее к середине дня весь Уайтхолл будет бурно обсуждать известие о падении графа Девона.
При мысли о Кортни я неожиданно ощутил укор совести. Теперь ему не избежать смерти; пережив многолетнее заключение в Тауэре, он собственными деяниями проложил себе дорогу на эшафот. Хотя Кортни нельзя было назвать славным малым и он, как выразилась королева, никогда не блистал умом, все же я рад был, что способен сострадать ему и мучительно сожалеть о том, что, вопреки своему обещанию, вынужден был его выдать. Что бы Кортни ни натворил, такого он не заслуживал.
В отличие от Дадли.
И тут я замер. Я понятия не имел, где находятся комнаты Елизаветы. Проведя рукой по спутанным волосам, я заметил, что придворные пялятся на меня с нескрываемым отвращением. Я вдруг остро осознал, что выгляжу на редкость неопрятно. Неужели придется искать помощи у этих жеманных павлинов, чтобы…
– Мастер Бичем! Постойте, мастер Бичем!
Я обернулся: по лестнице, подхватив обеими руками юбки так, что виднелись тонкие лодыжки в серых чулках, торопливо спускалась мистрис Дормер.
