Господин Нагасава казался Акире самым лучшим человеком на свете, юноша не мог даже предположить, что в сравнении со своим обожаемым повелителем в чем-то выигрывает в глазах молоденькой девушки. Кэйко же видела перед собой стройного молодого человека с правильными чертами лица и ясным, открытым взором, своего ровесника, уже потому неопасного, юного воина, быть может являвшегося ей в тайных девичьих мечтах и снах. И все же он что-то почувствовал, обжигающее и зыбкое, и им обоим вдруг стало тяжело дышать. Между ними словно пронеслось странное пророческое дуновение весеннего ветра, пронеслось и заронило зерно первого робкого интереса.
– У вас тут везде такие строгие порядки? – спросила Кэйко.
– Не знаю, наверное, не везде, – ответил сбитый с толку Акира. То, что возмущало, удивляло и пугало Кэйко, казалось ему совершенно естественным и привычным.
– А вы где живете?
– Там, в долине. У нас усадьба… – Он неопределенно махнул рукой.
Внезапно у него пересохло в горле. Он улавливал звук ее дыхания и видел, как ветерок шевелит тончайшую прядку волос у нее на лбу.
– Не говорите никому, что видели меня здесь, хорошо?
– Не скажу, – неразумно пообещал он и уже не мог отказаться от своих слов.
Акира еще не разговаривал так ни с одной женщиной – никакого умничанья, безыскусность, простота и в то же время какая-то особая глубокая совместимость, душевная легкость.
«Я должен ее уважать, – подумал он, – она вовсе не глупая, просто… другая. И красивая. К тому же именно ее, а не какую-то иную женщину выбрал для себя мой господин».
Прошел праздник весны, были вспаханы и засеяны поля. По всем приметам год ожидался спокойный, с неплохим урожаем, без буйства стихий. Акира никуда не выезжал без особой нужды, был занят в усадьбе: по весне дел накопилось немало.
Однажды под вечер он вышел за ворота и остановился. Горы таяли в голубом мареве, лучи низкого солнца печально золотили листву, где-то в вышине звенели голоса птиц. Акира не двигался, молчал и внимал спокойствию окружающего пространства.
Внезапно юноша увидел, что кто-то приближается к дому. Это был нищенски одетый старик с серым лицом и ввалившимися глазами, судя по облику – странствующий монах. При нем не было никакой поклажи – только сучковатая палка. Незнакомец выглядел изможденным и передвигался с большим трудом.
Акира без колебаний шагнул ему навстречу и, почтительно поклонившись, пригласил в свой дом. Старик остановился и внимательно оглядел молодого человека. Хотя нищий странник был невероятно дряхл и грязен, его взгляд оказался на удивление проницательным и острым.
Коротко поблагодарив за гостеприимство, монах вошел в ворота, потом – в дом, как и подобает, сняв обувь и пробормотав что-то похожее на молитву.
Акира был рад, что сегодня у них на редкость приличный ужин: хорошо сваренный рис, а к нему нимасу – мелко наструганная сырая рыба с овощами. Отомо-сан не нужно было ничего говорить: она быстро согрела воду для умывания, с привычной сноровкой расставила на циновке деревянные лаковые подносы.
Некоторое время старик (он назвался Сёкэем) ел молча. Близилась ночь – в дом постепенно вползали бесформенные, бестелесные щупальца мрака, они слизывали со стен остатки красок закатного солнца. Акира и Отомо-сан чувствовали себя неловко и тоже не произносили ни слова. Наконец странник взял последнюю горсть риса и, прищурившись, сказал, словно ни к кому не обращаясь:
– Много раз я видел этот край в своих снах, и вот теперь он предстал передо мной другим, не таким, как во сне, и не таким, каким некогда был наяву.
– Так вы уже бывали здесь, почтенный Сёкэй? – промолвила Отомо-сан.
– Даже больше – родился и жил. Теперь моего дома нет, как и некоторых других. А вот твоя усадьба уцелела, Отомо-сан. Хотя нельзя сказать, что ты живешь богаче, чем прежде.
Женщина вздрогнула:
– Кто вы?
– Цусаки.
Отомо-сан смотрела на него во все глаза.
– Это какой же Цусаки, не тот ли…
– Наверное, тот, – медленно произнес старик, отставив чашку. – Я монах лишь последние десять лет, а до этого был самураем, вот как этот молодой господин.
Акира тревожно молчал.
– Я чувствовал, что должен вернуться сюда, хотя и не хотел этого, – спокойно продолжал странник. – Душа звала меня, а разум был против. Сейчас наоборот: я понял, что поступил правильно, хотя не чувствую ни удовлетворения, ни покоя.
– Как же вы жили все это время… – женщина замешкалась, не зная, как его назвать. – …Цусаки-сан?
Он слегка улыбнулся – его лицо прорезали глубокие морщины.
– Как жил Цусаки? По-разному. Бестолково, глупо. Без господина. Чаще – без дома. Хотя, пожалуй, господа-то были, а вот хозяин умер тогда, давно. Да и дом сгорел, настоящий дом. Сердце сгорело. Вот так.
Глаза Акиры возбужденно блестели – он понимал старика, очень хорошо понимал. Он только хотел знать, почему этот человек не покончил с собой.
Монах, казалось, прочитал его мысли.
– Наверное, молодой господин, – как показалось Акире, собеседник произнес эти слова с еле заметной насмешкой, – намерен спросить, отчего я себя не убил? Отвечаю: потому что упустил время. Сражался, бежал от врагов, снова вступал в бой. А когда узнал, что произошло в хозяйской усадьбе, было поздно. Все утратило смысл. Я уже ничего не хотел, ни для чего не осталось сил.
– А что это было за сражение? – спросил Акира. – С кем? Давно?
Монах посмотрел на Отомо-сан:
– Молодой господин нездешний?
Голос женщины дрожал, а пальцы скребли циновку.
– Это… мой сын. Старик покачал головой:
– Я думал, Нагасава сделал из этой истории легенду. А оказывается, люди даже не знают, о чем идет речь!
– Это было так давно, – с отчаянием и мольбой прошептала Отомо-сан.
Акира встал, чтобы развесить москитные сетки. Стемнело. С улицы тянуло прохладой. Громко трещали какие-то насекомые. Ему не нравился этот разговор.
К чему старик упомянул имя господина? Обрывать монаха было неприлично и расспрашивать – тоже.
Побыв немного в одиночестве, молодой человек вернулся и застал несколько иную картину: Отомо-сан и монах спорили, открыто и резко. Акира застыл как вкопанный: он никогда еще не видел такой эту самурайскую женщину, покорную, тихую – тень мужчины.
– Не делайте этого, Цусаки-сан! Зачем это вам, уходите! – Она сжимала кулаки. – Зачем вы хотите сломать то, что я растила столько лет?! Никто не виновен, все выстроилось так само по себе, все нашло свое место – задолго до вашего появления здесь!
– Нет, ты не права, не правы вы все! Вы навязали ему свою правду, заточили в плен своей лжи его истинные чувства! Как ты могла молчать столько лет?!
