Она была выше среднего роста и очень стройна, что позволяло ей выглядеть более молодо, чем она была на самом деле. Ей в то время было двадцать пять лет, а для девушки, которой едва исполнилось семнадцать, это казалось уже солидным возрастом. Я обратила внимание на ее руки, которые она как бы демонстрировала с намерением: они были белы, элегантны, с тонкими заостренными пальцами. Удлиненное лицо ее было овальной формы, брови столь тонки, что их едва можно было заметить, глаза казались золотистого цвета, однако позже я обратила внимание, что временами они становились совсем темными. Она была слегка близорука, и часто, пытаясь разглядеть окружающих, она вглядывалась в их лица столь пристально, что люди чувствовали себя неуютно. Но даже в своем юном возрасте и при обстоятельствах, связывавших нас, я была способна выносить этот взгляд, и он лишь зачаровывал меня.
И тут мое внимание было привлечено еще к одному человеку, столь же занимательному для меня, сколь и она. Это был Роберт Дадли, конюх ее величества, и ехал он с королевским экипажем. Я еще никогда не видела такого мужчины. Внешность его была выдающейся и запоминающейся. Очень высокий, широкоплечий, красивый лицом, он еще ко всему нес на себе печать особого достоинства и благородства, вполне соответствующих королевским. Но в его выражении лица не было ничего высокомерного – только полная и спокойная уверенность и серьезность.
Мой любопытный, горячечный взор перебегал с него на юную королеву – и обратно.
Я увидела, что королева останавливается, чтобы поговорить с простыми людьми, почти нищими, уделяя немного своего внимания, как и положено королеве. Со временем я поняла, что это – часть ее политики: уделять людям внимание, не оскорбить никого пренебрежением. Придворные вскоре испытали на себе и ее гнев, и пренебрежение, однако никогда королева не оскорбила никого из простого народа. Когда народ кричал ей: «Да хранит Бог Ваше Величество!» – она кричала в ответ: «Да хранит Бог вас всех!» и напоминала тем самым, что она также знает об их существовании, как и они – о ее, и она так же желает своему народу благополучия, как и он – ей. Ей бросали и протягивали цветы, и, сколь бы нищим и жалким не выглядел даритель, она принимала их так, будто это были драгоценные подарки. По слухам, какой-то нищий на Флит Бридж подарил ей веточку розмарина, и эта ветка пропутешествовала с ней в экипаже до самого Вестминстера.
Мы поехали вместе с королевской процессией: в конце концов, мы были ее родственниками; мы видели ликование народа, шествия и флаги во всех окнах.
На следующий день мы присутствовали на коронации и наблюдали, как по пурпурной материи она вошла в Вестминстерское Аббатство.
Я была слишком ошеломлена всем происходящим, чтобы наблюдать за самой церемонией, но я видела, как красива была Елизавета, увенчанная тяжелой короной святого Эдварда, которую затем заменили на более маленькую, украшенную жемчугами и бриллиантами. Зазвенели, загудели свирели, трубы и барабаны. Елизавета была провозглашена королевой Англии.
– Теперь жизнь будет для нас совсем другой, – проговорил отец. И он был совершенно прав.
Незадолго до этого королева послала за ним. Ему была дана аудиенция, и он вернулся полный надежд и энтузиазма.
– Она великолепна, – сказал он нам, – она воплотила в себе все то, что должно быть в королеве. Она исполнена заботы о своем народе – и народ обожает ее. Благодарю Бога, что он продлил мои дни, чтобы я увидел такую королеву, и да будет так!
Королева посвятила его в члены королевского совета и сообщила, что желала бы видеть свою дорогую кузину, Кэтрин – мою мать – в роли леди своего Тайного кабинета.
Сестры ликовали. Это означало, что мы, наконец-то, будем представлены двору. Все мучительные часы музицирования, все эти мадригалы, арфа и лютня, танцы, поклоны и реверансы, все, чему нас учили эти долгие годы, было не зря.
Мы с сестрами без конца и безумолку болтали, обсуждая свое будущее, ночью мы не могли заснуть, потому что нам не хватало дня, чтобы поделиться друг с другом восторгами и переживаниями.
У меня было предчувствие, что я иду навстречу своей судьбе, так велика была во мне экзальтация.
Королева выразила пожелание видеть нас, и не вместе, а лично каждую.
– Для каждой из вас будет отведено место при дворе, – воодушевленно сказала нам мать. – И у вас будет реальный шанс в судьбе.
Под шансом подразумевалось удачно выйти замуж, и именно это волновало сейчас мать более всего.
Наступил день, когда была моя очередь быть представленной Ее Величеству. Я так ярко запомнила этот день, что могу описать любую деталь платья, в которое я была облачена. Это было платье из шелка глубокого синего цвета, пышное, с юбкой в форме колокола и рукавами в прорезях. Лиф туго обхватывал талию, и мать дала мне свой любимый пояс с драгоценными камнями для торжественного случая. Она сказала, что пояс принесет мне удачу. Много лет спустя я должна была признать, что это так и было. Я желала поехать с непокрытыми волосами, потому что очень гордилась ими, однако мать решила, что более прилично случаю будет надеть модный французский капор. Я чуть поспорила, поскольку вуаль, спускавшаяся сзади, совсем скрывала мою главную гордость – волосы, но пришлось согласиться, ибо мать нервничала о том, какое впечатление я произведу на королеву. Она сказала, что если королева будет недовольна, это подорвет не только мои шансы, но и шансы всех остальных сестер.
То, что поразило меня более всего в ту памятную первую встречу с королевой – это ее властная манера, и именно с той встречи, хотя ни одна не нас тогда об этом не догадывалась, наши жизни тесно переплелись. Она сыграла в моей жизни роль более важную, чем кто-либо другой, исключая, возможно, лишь Роберта; и моя роль в ее жизни, несмотря на богатое событиями время ее правления, была значительной.
Вне сомнения, я была в то время слишком наивной, несмотря на мои старания показаться искушенной в жизни.
Годы германской эмиграции ничего не дали мне для моего познания жизни, однако, я сразу же увидела в Елизавете то, что отличало ее от других. Ее короткая жизнь, и я знала это, была наполнена ужасным опытом, достаточным для того, чтобы навсегда сломить другого человека. Она была на волосок от смерти, и сейчас все еще жила в тени этой опасности. Совсем недавно она была узницей Тауэра, и топор палача в любую минуту был готов опуститься на ее нежную шею. Ей не было и трех лет, когда была казнена ее мать. Могла ли она помнить это? Было что-то такое в ее больших светло-карих глазах, что заставляло предположить, что она помнила все и что она изо всего извлекала урок. Она напоминала школьницу в детской: так не по годам умна и осторожна она была. Да, она помнила все – вот почему, возможно, смерть, следуя на ней по пятам, никогда не смогла поймать ее в свои сети. Она была королевой всем свои обликом, и стоило побыть рядом с ней совсем недолго, чтобы понять, что она несла свое королевское величие совершенно естественно, будто она готовилась к этой роли всю жизнь (как оно и было на самом деле). Она была стройна и имела гордую, прямую осанку. Белизну и нежность кожи она унаследовала от своего отца. Ее мать, очень элегантная женщина, была темноволосой и смуглой. Это я, а не Елизавета, унаследовала темные глаза, которые всегда признавались схожими с глазами моей бабки, Марии Болейн, однако волосы мои, пышные и волнистые, имели цвет меда. Напрасно было бы отрицать, что такая комбинация внешних достоинств имела неотразимое очарование, и я очень скоро поняла это сама. Я видела портреты Болейнов, и видела, что Елизавета во внешности ничего не унаследовала от матери, кроме, возможно, величественного облика, а также ума, которым, несомненно, должна была обладать ее мать, чтобы настолько очаровать короля, что он разорвал отношения с Римом и оставил свою испанскую жену королевских кровей ради нее.
