– Вы серьезно? – рассмеялся контрабандист. – Вряд ли вам удастся разыскать кого-либо, кто имел бы дело с Эйслером и не испытывал желания прикончить этого ублюдка. Это был жадный, злобный сукин сын, который извлекал удовольствие из бедственного положения других людей. Откровенно говоря, просто удивительно, как он дожил до своих преклонных лет – подозреваю, только из-за того, что его боялись.
– Боялись? Почему?
Йейтс дернул плечом и отвел взгляд.
– Старик пользовался репутацией мстительного типа. Я уже говорил: он был злобным ублюдком.
– А у вас, часом, не было причин желать его кончины?
Собеседник какой-то миг помолчал, пожевывая нижнюю губу, затем повернулся и посмотрел Девлину прямо в глаза. И Себастьян понял, что арестант солжет, прежде чем тот открыл рот.
– Нет, не было.
Девлин пытливо всмотрелся в темное от щетины, напряженное лицо узника:
– Знаете, если только вы не горите желанием станцевать в пеньковом галстуке под звон колоколов церкви Гроба Господня, вам следует отвечать мне честно.
Подбородок Йейтса отвердел.
– Я же сказал: у меня не было причин убивать Эйслера. Да, мерзавец мне не нравился, но если каждый из нас примется расправляться с теми, кто пришелся не по душе, в Лондоне вскорости не останется народу.
Оттолкнувшись от окна, виконт направился дать сигнал тюремщику.
– Если вспомните что-нибудь полезное, дайте знать.
– Почему вы мне помогаете? – задержал его вопросом Йейтс.
Запнувшись, Девлин оглянулся:
– Вы отлично понимаете, почему.
Взгляды мужчин скрестились. Затем арестант отвел глаза, и Себастьяну на миг сделалось очень тревожно.
– А лорд Джарвис, часом, не может стоять за этим? – поинтересовался он.
Хотя Девлин и не знал причин вражды между Джарвисом и Йейтсом, ему было известно, что это давняя и лютая неприязнь. До сих пор бывший капер оставался в живых только потому, что обладал доказательствами фактов, которые, выплыви они на свет Божий, уничтожили бы влиятельного вельможу. Сен-Сир понятия не имел, что это за доказательства. Однако наличие обличительных сведений удерживало недругов в состоянии шаткого равновесия, когда ни один из них не мог погубить другого, не погубив при этом себя.
Такое положение дел, как подозревал Себастьян, не могло длиться вечно. И хотя Девлину не хотелось в этом признаваться, но будь он любителем биться об заклад, поставил бы на Джарвиса.
– Барон меньше всего желает видеть меня в петле. Он знает о возможных последствиях, – заметил Йейтс.
– Я бы тоже так рассудил. Но тогда возникает вопрос: почему Джарвис ничего не предпринимает, чтобы этого избежать? – Если кто и располагал властью, достаточной для снятия обвинений с арестованного, так это макиавеллевски коварный королевский родственник.
Но узник только покачал головой и пожал плечами, словно ответ ускользал от него.
Пробираясь обратно через лабиринты коридоров и переполненный тюремный двор, Себастьян оказался вынужден внутренне отгородиться от моря бледных, отчаявшихся лиц и несмолкаемого хора умоляющих возгласов: «Сжальтесь над бедняжкой Джеком!», «Господин хороший, подайте фартинг! Всего фартинг!»
Когда-то, меньше двух лет назад, Девлин оказался почти в таком же бедственном положении, как и Рассел Йейтс. Обвиненный в убийстве, он избрал участь беглеца и отчаянно пытался поймать извращенного душегуба и обелить собственное имя. Себастьян слишком хорошо знал, как работает британское «правосудие».
Шансы на то, что Йейтса оправдают, были ничтожны.
Тяжелые, окованные железом главные двери тюрьмы захлопнулись за визитером, и виконт остановился на тротуаре, чтобы втянуть в легкие глоток чистого воздуха. Вокруг него завертелась суматоха улицы, известной под названием Олд-Бейли: скрипели оси телег, возницы сыпали проклятьями и хлестали кнутами лошадей, продавец выпечки выкрикивал: «Свежие пироги! С пылу с жару!», из соседней таверны тянуло хмельным духом эля. Но Себастьяну казалось, что к нему прилип запах тюрьмы – отвратительный, маслянистый смрад упадка, безнадежности и надвигающейся смерти.
Непрекращающийся стук молотков обратил внимание Девлина на пятачок возле Двери должников, где бригада плотников сколачивала эшафот с помостом для казни двух разбойников, которая должна была состояться на следующее утро. До недавнего времени приговоренных к смерти узников вешали в Тайберне, к западу от города. Обреченных мужчин, женщин и детей везли туда по лондонским улицам в открытых телегах в сопровождении шумной, подвыпившей толпы. Но с той поры, как поля вокруг Гайд-парка застроили элегантными особняками богачей, аристократические обитатели Мэйфера стали возражать против нескончаемых дурно пахнущих процессий. Поэтому казни перенесли сюда, на улицу за стенами Ньюгейтской тюрьмы. По слухам, когда вешали известного преступника – или женщину, – арендовать лучшее для обзора место у окна одного из окрестных зданий стоило целых две, а то и три гинеи.
Человек с таким красочным прошлым, как Рассел Йейтс, запросто мог привлечь толпу в двадцать, если не больше тысяч зрителей.
Виконт заметил, что его грум неподвижно застыл на высоком сиденье экипажа, не отрывая мрачного взгляда от рабочего, который взбирался на помост, чтобы установить на место толстую перекладину с вбитыми в нее массивными железными крюками. Родного брата Тома повесили здесь за кражу в возрасте тринадцати лет.
Себастьян намеревался отправиться в Сент-Ботольф-Олдгейт и осмотреть место убийства Даниэля Эйслера. Но внезапно ощутил ту же крайнюю усталость, которая отражалась на лице юного слуги, подумал о своей измятой одежде и суточной щетине и о необходимости выразить соболезнование скорбящей вдове старого друга.
Проведя ладонью по темной от пота шее ближней к нему лошади, Девлин велел груму:
– Поезжай домой, позаботься о гнедых, а потом возьми выходной и отдохни.
Лицо подростка вытянулось.
– Только не говорите, будто собираетесь нанять извозчика. – Сам Красавчик Браммель, непревзойденный законодатель мод и манер, провозгласил, что джентльмену не подобает ездить в наемном экипаже, а Том принимал суждения записного денди близко к сердцу.
– Собираюсь. После нынешней ночи гнать эту пару обратно в Кенсингтон было бы верхом жестокости.
– Оно-то так, хозяин, но… извозчика?..
Виконт рассмеялся и отошел от коляски.
Себастьян был знаком с Энни Уилкинсон столько же времени, сколько и с Рисом, – правда, на момент их первой встречи она была веснушчатой Энни Бомонт, отважной семнадцатилетней супругой лихого кавалерийского капитана Джейка Бомонта. Немногие из офицерских жен «следовали за барабаном» вместе с мужьями, поскольку походная жизнь была трудной и смертельно опасной. Но Энни, дочь полковника, росшая по армейским лагерям от Индии до Канады, преодолевала тяготы военных кампаний, не теряя бодрости духа и веселости нрава. Девлин помнил, как однажды в Италии в холмах за пределами лагеря на Энни напал бандит, и она хладнокровно выстрелила грабителю в лицо. Когда Джейк Бомонт умер от сабельного ранения, осложнившегося заражением крови, молодая вдова вышла замуж во второй раз за крупного, костлявого шотландца, который скончался в Вест-Индии от тропической лихорадки всего через несколько месяцев после свадьбы.
