— Поцелуй меня еще, — прошептала она.
И тотчас же его губы прижались к ее губам.
Он целовал ее снова и снова, крепко прижимая к себе, и она с готовностью отвечала на его поцелуи. Они целовались так долго, словно впереди у них была целая вечность, и она не уступала ему ни в чем — была такой же страстной и нежной, как Саймон.
«Она само совершенство. И мы идеально подходим друг другу».
— Джулиана, — сказал он между поцелуями, с трудом узнавая собственный голос. — Боже, как ты прекрасна.
Она засмеялась, и этот смех проник ему в самое сердце.
— Темно ведь. Ты не можешь видеть меня.
Он провел ладонями по ее плечам, затем по бедрам. После чего прошептал:
— Зато могу чувствовать.
И губы их снова слились в поцелуе.
Наконец поцелуй прервался, и Саймон, тихо застонав, провел ладонью по ее полной высокой груди. Из горла девушки вырвался стон, и этот стон показался ему зовом сирены, умолявшей раздеть ее донага и овладеть ее восхитительным телом.
Ему захотелось уложить ее на траву прямо здесь, в этом укромном уголке, и любить до тех пор, пока они оба не забудут, как их зовут.
Но нет! Ведь они в людном месте, на деревенской площади. Поэтому он должен остановиться. Они оба должны остановиться, пока он не погубил ее.
Еще раз поцеловав девушку, Саймон чуть отстранился.
— Нет, подожди, — прошептала она, прерывисто дыша.
Он заставил себя отступить на шаг, хотя все его тело протестовало против этого.
— Мы должны остановиться, Джулиана.
— Почему? — спросила она с мольбой в голосе, и вопрос едва не стал его погибелью.
Боже, как же он хотел ее! И уже становится невозможным находиться с ней рядом, не угрожая ее репутации.
Угрожая ее репутации?
Да от ее репутации совершенно ничего не останется, если кто-нибудь сейчас увидит их.
— Саймон, ведь это все, что у нас есть. Только один вечер.
Один вечер… Это звучало так просто еще час назад, когда они смеялись, шутили и делали вид, что они какие-то другие люди.
Но сейчас, стоя в темноте, Саймон не желал быть другим — хотел стать прежним. Но в то же время он понимал, что одного этого вечера было недостаточно. И понимал, что не сможет больше находиться рядом с Джулианой, не взяв того, чего страстно желал. Но тогда бы он погубил ее. А этого он не сделает.
Поэтому герцог сказал единственное, что смог придумать в этот момент.
— Вечер закончился, Джулиана.
Она оцепенела. А он возненавидел себя.
И он возненавидел себя еще больше, когда она развернулась и убежала.
Домашние вечеринки изобилуют соблазнами. Истинные леди запирают двери своих комнат.
«Трактат о правилах поведения истинных леди»
В поразительном отсутствии расторгнутых помолвок мы виним эпидемию браков по любви в нынешнем сезоне…
«Бульварный листок». Ноябрь 1823 года
Несколько часов спустя весь Таунсенд-Парк уже спал, лишь Джулиана в гневе металась по своей спальне.
Она злилась на себя из-за того, что призналась в своих чувствах Саймону.
И злилась на него, потому что он отверг, оттолкнул ее. Она призналась в любви и оказалась в его объятиях. И все было чудесно, пока он не отверг ее.
Ах, какой же дурой она была, когда сказала ему о своей любви! И не имеет значения, что это правда.
Джулиана остановилась у кровати, застонав от ужасного унижения.
О чем она только думала?
Она вообще не думала.
Или, быть может, думала, что это может что-то изменить.
Девушка со вздохом присела на край кровати, закрыв лицо ладонями. Когда чувство унижения уступило место печали, она прошептала:
— Я люблю его.
Она знала, разумеется, что герцог не мог принадлежать ей. Знала, что он не сможет отвернуться от своей семьи, от титула, от невесты, но, наверное, в каком-то укромном закоулке души она все же надеялась, что одной лишь ее любви будет достаточно.
Достаточно для того, чтобы преодолеть все препятствия.
Достаточно для него.
Она сказала ему о своей любви и тут же пожалела об этом. Пожалела, что не может взять свои слова обратно, что не может повернуть время вспять, чтобы никогда не произносить этих слов. Потому что теперь, когда она призналась ему в любви, все стало еще хуже.
Она до сегодняшнего вечера любила этого надменного и бесчувственного герцога Лейтона, всегда холодного и спокойного. И ей очень хотелось расшевелить его, заглянуть под ту маску, которую он носил почти постоянно, лишь изредка приоткрывая лицо какого-то другого человека, загадочного и незнакомого. И вот сегодня она наконец-то увидела его — веселого, нежного и страстного. И ей ужасно захотелось, чтобы он принадлежал ей, Джулиане.
Да только это невозможно. Ведь она скопище недостатков, которые эта страна, эта культура никогда не примет в жене герцога. Которые он никогда не примет. Потому что она итальянка, католичка, дочь падшей маркизы, все еще вызывающей скандалы. Так что об их браке не могло быть и речи. Они судьбой предназначены для других. По крайней мере он предназначен для другой.
Джулиана замерла при этой мысли и внезапно с поразительной ясностью поняла, что делать дальше. Она встала и направилась к ширме для переодевания в углу комнаты.
На одну ночь он будет принадлежать ей!
Завтра она подумает, что будет делать, но сегодня она позволит себе это — одну ночь с ним.
Джулиана надела шелковый халат, завязала пояс на талии и устремилась к двери. Выскользнув из комнаты, она осторожно пошла по темному коридору, считая двери. Наконец остановилась, положив ладонь на дверную ручку.
Сердце девушки гулко колотилось; она прекрасно понимала, что если пойдет дальше, то ее поведение станет именно таким, какого всегда и ожидало от нее общество, — скандальным. И, вероятнее всего, она дорого заплатит за это.
Но не пожалеет!
А вот если не позволит себе эту ночь, то потом будет жалеть об этом до конца своих дней.
Она сделала глубокий вдох и открыла дверь.
Свет в комнате исходил лишь от камина, и Джулиана не сразу увидела Саймона, стоящего у огня со стаканом скотча в руке, одетого только в бриджи и белую рубашку.
Он развернулся к двери, когда она закрыла ее за собой, и изумление на его лице быстро сменилось каким-то другим чувством.
— Что ты здесь делаешь? — Он шагнул к ней и вдруг остановился, словно наткнулся на невидимую стену.
Она опять сделала глубокий вдох.
— Ночь еще не закончилась, Саймон. Ты должен мне остальное.
Герцог прикрыл глаза, и она подумала, что он, возможно, молит Бога о терпении.
