class="p1">— Привезли, — тихо проговорила инокиня, и взгляд ее сменился со строгого на непроницаемый, она словно отгородилась от Миронега невидимой стеной.
— Нельзя ли… — Миронег замялся, — нельзя ли как-то с ней повидаться? — сказал и сам испугался своей отчаянной наглости, понимая, что получит отказ.
— Отчего ж нельзя, можно, — пожала инокиня плечами.
«Можно!» — бурная радость заполнила душу.
— Обогнешь обитель и вниз к реке ступай, — указала инокиня, — вдоль реки пройдешь, погост на холме.
— Погост? — все оборвалось, инокиня стала расплываться пред очами. — Зачем погост?
«Они ее туда вызовут? В монастыре в открытую нельзя увидеться».
— Волю последнюю исполнили. Сказывала, схоронить ее по-простому, смирения ради, без почестей.
— Как это схоронить? С чего ее хоронить? Она ж молоденькая совсем, здоровая?! — Миронега зашатало, но он, стиснув зубы, собрался.
«Да она блажная, эта черница! Точно, вон взгляд какой, чумной».
— Я того не ведаю. В колоде [1] ее уж привезли, — сухо ответила инокиня. — Грех никогда до добра не доводит, — поджала она губы.
Миронег пропустил мимо ушей намек.
— Да врешь ты все! — без почтения зашумел он. — Врешь! Вам Ингварь так наказал сказывать. А она мне жена, венчанная жена! Венчанная пред Богом! Да вы не имеете воли мужа с женой разлучать! Что Бог соединил, да люди не разлучат!
— Померла она, померла. Сказано ж, в колоде уж привезли, — сбросила непроницаемость инокиня, впервые с жалостью посмотрев на Миронега. — Я под надвратной церковью стою, нешто можно под иконами врать?
— Не могла она помереть, я живой, а она померла, то как? — Миронег схватился за виски. — Не могла, пташка моя. Она ж дитя наше под сердцем носила.
— Смиряйся.
— Как?
— Ступай, постой у могилы, она там одна свежая. Полегчает.
— К чему теперь легчать, — отмахнулся Миронег, но побрел тяжелыми ногами, обходить монастырь.
«Да врут они, врут! Нет там Марфы, нет», — стучало в голове, отдаваясь болью в висках.
Он спустился к самому берегу и пошел вдоль самой кромки. Опустил руки в холодную воду, ополоснул лицо. «Врут», — упрямо сцепил зубы и пошел к могильному холму. Нужную насыпь нашел легко, присел рядом, глядя на темные воды, равнодушно протекающие мимо. По щекам стекали капли дождя, слез не было. Осознание потери не приходило.
— Худо ей стало, помаялась, сердечко у нее и остановилось, — рядом с Миронегом тоже прямо на траву присела древняя монахиня. — Так-то нам про то сказывали. Хотели мы в церкви ее погрести, в обители, как положено, все ж княжна, а люди князя вашего поведали, что дорогой твердила — у реки ее погрести, чтоб на воду глядеть. И что б почестей не творить. Она замужем за воем простым была, от княжеского рода отреклась.
Миронег закрыл лицо руками и зарыдал.
— Поплачь, сынок, — похлопала его по плечу старушка, поднимаясь.
Она посеменила обратно к обители.
— Матушка, постой, — догнал ее Миронег, — вот, на помин души, — протянул он все, что осталось.
— Уж уплачено, и так денно и нощно читаем, — отказалась принять серебро инокиня.
Миронег так и замер с протянутой рукой, глядя как сгорбленная фигурка удаляется. Дождь стал стихать, теперь на одежу просто садилась морось. Что ж теперь? Столько дней смыслом жизни было дойти, увидеть…
— Вот и повидались, — Миронег повернул обратно к могиле, огибая поросшие травой насыпи иных погребений. Дернулся, протирая глаза, — у холмика могилы Марфы сидело что-то, завернутое в драный тулупчик, Миронегу даже сначала показалось, что это свернулась собака, и он в гневе хотел ее погнать прочь, но, приблизившись, понял, что это ребенок.
Мальчик лет четырех, может, старше, сидел, поджав босые ноги, как только что на его месте сидел сам Миронег.
— Эй, ты что здесь делаешь?
Мальчик вздрогнул всем худеньким тельцем, поднялся и отошел от могилы подальше, присаживаясь рядом с другим холмиком.
— Эй, малой, ты чей? — осторожно, чтобы не спугнуть, подошел к нему Миронег.
Мальчонка только испуганно хлопал ресницами.
— Что же ты босой, еще студено? — поднял его на руки Миронег, трогая маленькие ножки. — Ледяные. Ты от мамки сбежал? Пойдем искать. Как звать тебя?
Мальчик, совсем притихнув, молчал. Миронег поставил его на землю, снял с него мокрый драный тулупчик, стащил с себя свиту и, оставшись в одной рубахе, обернул мальчонку своей одежей.
— Так-то теплее будет, — улыбнулся Миронег, — а дрянь эту со вшами надобно выкинуть, — размахнулся он и закинул рванину куда-то вниз. — Ты не бойся, я твоим родителям на новую одежу дам. Мне теперь ни к чему. Пошли искать?
Мальчик ничего не ответил.
— Пойдем. Сейчас, только попрощаюсь. Жена у меня тут.
Миронег приблизился к свежей могиле, встал на колени, наклонился, целуя землю, резко поднялся, подхватил найденыша и, не оглядываясь, поспешил к монастырю.
Под большим кряжистым деревом у боковых ворот на лавочке сидела все та же древняя черница.
— Я вот… нашел, — растеряно показал дитя Миронег. — Не ведаешь, матушка, чей?
— Твой, — беспечно махнула она рукой, — забирай. В утешение тебе дан.
— Да как-то «забирай»? — удивленно приподнял брови Миронег. — Это ж не щенок. Должно, его матушка где ждет, слезы роняет.
— Добрая матушка так-то дитятко запустит? — хмыкнула инокиня. — Забирай, велю, — властно прикрикнула она.
— Куда мне, у меня ничего нет.
— Теперь есть. Не бойся, дитятко, — собрала старуха морщинки в уголках губ, улыбаясь, — вот и батюшка тебе нашелся, теперь все у тебя ладно будет.
Перечить Миронег не стал и с найденышем на руках побрел к коню.
Ночь заглядывало в окошко горницы. На постоялом дворе все стихло, только слышно было, что где-то натужно лает собака. Чистые после бани нареченный отец и нареченный сын лежали на лавке, глядя на свет догорающей лучины. Весь оставшийся день Миронег вытравливал тоску суетой — узнал в граде, где можно переночевать да помыться, вместо драных обносок прикупил найденышу новую рубаху, порточки, поршни, кожушок. Суздаль — богатый град, на торгу чего только не сыщешь. Еще Миронег взял крынку молока и каравай хлеба, для
