— Очень рад видеть вас снова, мистер Уинслоу.
— Надеюсь, вы останетесь довольны, когда узнаете, по какому вопросу я вас пригласил, — ответил Синклер, потягивая коньяк.
— Как офицер английской короны, всегда к вашим услугам, сэр.
— На этот раз это не касается военной службы, — Синклер прижал руку к груди. Свободной рукой обвел комнату. — Как вы видите, я не зря прожил жизнь.
— Совершенно с вами согласен, сэр.
— И мне совсем не хочется, чтобы то, что нажито трудом всей моей жизни, пошло прахом.
— Прекрасно вас понимаю, сэр.
— А как вы думаете, кому из моих сыновей можно доверить поместье? Гарри, ставшему мятежником? Или Вильяму, попавшему совершенно пьяным в руки патриотов и вынужденному теперь горбиться на медных рудниках в Коннектикуте?
— Если не ошибаюсь, сэр, вы решили, что никто из ваших сыновей не достоин наследовать поместье, и большую часть своего состояния завещали внуку.
— Да, но я также пришел к выводу, что отец Генри не достоин быть опекуном мальчика.
— Совершенно с вами согласен, сэр. — Дориан старался, чтобы его радость была не слишком заметной. — Очень мудро с вашей стороны.
Синклер откашлялся.
— Мне очень хотелось, чтобы вы стали моим зятем.
— Необдуманное замужество вашей дочери очень разочаровало меня, сэр.
Синклер наклонился к нему:
— Я набрался смелости, капитан, просить вас быть опекуном мальчика.
Дориан весь напрягся. «Будь осторожен, — напомнил он себе. — Не торопись». Его лицо приняло выражение искреннего сочувствия.
— Мистер Уинслоу, для меня большая честь разделить с вами заботу о мальчике.
— Очень хорошо. — Синклер достал документ из папки, лежавшей на низком столике. — Значит, договорились.
Наконец Дориан понял, что осуществилась его самая заветная мечта — удача нашла его сегодня, доставив несказанную радость.
* * *
В ночном сумраке Бетани смотрела на качающийся маятник часов в гостиной — ритмичное тиканье часов, обычно такое успокаивающее, сейчас раздражало ее; она незряче смотрела на часы, а перед ее глазами стоял Эштон, возвратившийся с хартией из дома отца.
Мрачная улыбка удовлетворения играла на его губах, когда он заносил в записную книжку итоги сегодняшнего дня. Бетани надеялась, что ее подарок станет хранилищем сокровенных мыслей мужа, но в последнее время записи стали походить на длинный список преступных действий, шпионажа, саботажа, о чем ей не хотелось бы даже знать. Эштон старательно заносил туда все, будто собирался в будущем как-то это использовать. Закончив записывать, он вздрогнул от неожиданности: жена без всяких видимых причин швырнула ужин ему на стол.
Бетани вошла в спальню — Глэдстоун недовольно зарычал. В оранжевом свете очага такими домашними казались ее уснувшие мужчины: Генри посапывал в низкой кроватке, засунув палец в рот, Эштон также безмятежно спал. Такие родные, дорогие, до последней черточки похожие лица. Ей захотелось погладить волосы мужа, убрать прядь со щеки, закрывавшую ямочку на подбородке, но, сжав руки, она подавила это желание и отвернулась. Сколько же времени они не дотрагиваются друг до друга, не дают волю чувствам, бурлившим внутри их? Считаются мужем и женой, а живут, словно чужие.
«Черт бы тебя побрал, — подумала она. — Тебя и твои патриотические цели, высокие принципы. Неужели не видишь, что делаешь с нами? Разве тебе это безразлично?»
В течение нескольких месяцев Эштон подтрунивал над ее лояльностью к Англии, совершая у нее на глазах предательские действия, абсолютно уверенный, что жена не предаст его. И все это время она подавляла в себе желание помешать ему во имя этой лояльности.
Но этой ночью оно, это желание, возникло с такой силой, что ей стало невмоготу закрывать глаза на мужнины проделки. Его сегодняшний поступок больно ударил по ее убеждениям, в ней загорелось чувство протеста; ей надоели его отговорки, наступило время действовать согласно ее собственным принципам, как он действовал согласно своим.
Похолодевшими пальцами Бетани достала с полки деревянную шкатулку, дрожащими руками подняла крышку, отделанную кожей; нервы сдавали — она чуть не выронила хартию на пол, но, уняв дрожь, закрыла коробку, поставила ее на место, а бумагу положила в карман — нельзя допустить, чтобы она попала в руки нового губернатора. Был только один человек, способный придумать, как надежно спрятать документ, — мисс Абигайль Примроуз.
Накинув на плечи теплую шаль, чтобы не замерзнуть в прохладную ноябрьскую ночь, Бетани взялась за задвижку двери, осторожно отодвинула ее, однако, услышав негромкий металлический щелчок, замерла от страха — тяжелое предчувствие отдалось в затылке, — а когда обернулась, то кровь застыла в жилах: перед ней было мрачное лицо мужа.
— Собралась на ночную прогулку, любовь моя? — спросил он.
Расслабленно прислонившись к дверному проему спальни, он стоял, прекрасный в мужской наготе, но его острый, как нож, взгляд все переворачивал внутри Бетани.
— Я… — Во рту у нее пересохло. Облизав языком губы, она ничего не стала отрицать. — Да, собралась, Эштон. Ты возражаешь?
Несмотря на мрачные предчувствия, вид его великолепного тела вызвал предательское желание остаться дома.
— Почему, детка? — Его длинные, обманчиво нежные пальцы убрали прядь волос с ее виска и начали томно снижаться вниз — у нее перехватило дыхание, когда они нащупали пульс у основания шеи, затем прошлись по поднятому подбородку, приближаясь к дрожащей нижней губе. — Зачем мне быть против? — мягко возразил он. Медленно и осторожно закрылась на щеколду дверь, а мужские руки снова принялись блуждать по изгибам ее тела. В этой нежности было что-то нарочитое и одновременно неестественное, потому что муж прекрасно помнил, как действует на жену его возбужденное тело, и, несомненно, учитывал ее голод по нему в эти последние недели. Бетани попыталась отстраниться от него, но тут же очутилась прижатой к его широкой груди, и все решительные намерения разлетелись, как снежинки по ветру.
Нежно обнимая ее, он продолжал насмешливо:
— Ты задела меня за живое, женушка, решив выскользнуть из дома без меня. — И тихо засмеялся. — Только подумать: всегда считал, что способен удержать тебя, хотя бы по ночам.
Знакомый мужской запах обострил все ее чувства; несмотря на внутренние опасения, ей не удавалось оторвать взгляда от чувственного излома его губ и потяжелевших век, прикрывающих поблескивающие глаза, устремленные на ее грудь.
Он коснулся ее скул, затем потянулся к вырезу платья. Не было сил сдерживать свои чувства, и Бетани горячо прильнула к нему, ощущая его пальцы на своем лице и губах, — где уж тут прислушиваться к внутреннему голосу, подсказывавшему опасность в его улыбке, не столько нежной, сколько мрачной, — а муж продолжал крепко держать за талию, да и собственное желание лишило ее воли: прикосновение чувственных губ, такое легкое, нежное, томительное и сладкое, зажгло глубоко внутри ее огонь страсти, быстро охвативший все тело, совершенно безвольное.
