— Нет, я не забуду, что Оденсберг так долго бы моим родным домом, — прошептал Рунек, решительно поднимая голову, — хотя мне придется доказать тебе это иначе, чем ты думаешь, моя бедная маленькая Майя! Написать, что ли, Дернбургу? Нет, это невозможно; он готов думать обо мне только плохое и сочтет мое письмо гнусной клеветой, а Вильденроде останется в выигрыше. Ничего не поделаешь, придется вести борьбу один на один и не отступать, пока Майя не будет окончательно освобождена из этих сетей. Пусть будет так, я поеду в Оденсберг!
В Оденсберге чувствовалось томительное, предвещающее бурю настроение; атмосфера была накалена до предела.
Рабочие, уволенные ввиду происшествий в день выборов, должны были оставить мастерские; их было несколько сотен, и все их товарищи заявили, что тоже оставят работу, если уволенные будут приняты обратно. Более спокойные и рассудительные противились этому решению, но все было напрасно; меньшая по числу, но более энергичная часть рабочих подчинила своей воле большинство, и оно покорилось. Чад победы отуманил головы рабочим; с тех пор как они отняли у своего хозяина звание депутата и передали его одному из своих, они вообразили, что в состоянии добиться всего, а Ландсфельд сумел воспользоваться их воинственным настроением.
Теперь, когда дело приняло такой оборот, Дернбург не пожелал даже видеть рабочих, явившихся к нему со своими требованиями, и через директора резко им отказал; потом, не вступая ни в какие переговоры, он отдал самый недвусмысленный приказ в указанный день закрыть все мастерские и подготовиться к тому, чтобы затушить доменные печи; служащим он прямо сказал, что скорее разорится, чем согласится хоть на одно из самых незначительных требований, даже обсуждение которых он считает оскорблением для себя; это заявление распространилось по заводам и всюду произвело удручающее впечатление; все знали, что патрон сдержит слово. Несмотря на свое поражение, Дернбург остался прежним и совсем не шутил. Опьянение оденсбергцев прошло, и вместо победы они увидели, что их нелегкая борьба могла завершиться полным поражением.
В рабочем кабинете Дернбурга только что состоялось заседание. Кроме барона Вильденроде тут было трое старших служащих. Они всеми силами старались внушить патрону, что все случившееся не так ужасно, но их старания были напрасны.
— Я остаюсь при своем мнении: указанные меры должны быть выполнены неукоснительно, — объявил Дернбург. — Вы позаботитесь, чтобы младшие служащие в точности руководствовались полученными указаниями. Для нас наступают серьезные и, может быть, тяжелые времена, но я рассчитываю на то, что каждый из вас выполнит свой долг.
— Что касается нас, то это само собой разумеется, — ответил директор, — а за своих подчиненных, мне кажется, я могу поручиться. Может быть, до крайности еще и не дойдет; все признаки говорят о том, что настроение в рабочих на заводах изменилось: многие уже теперь раскаиваются в поступках, к которым их почти вынудили. Ведь мы прекрасно знаем, чьих рук это дело; рабочих специально подстрекали.
— Я знаю это, — холодно сказал Дернбург, — но они позволили чужим людям подстрекать их против меня; пусть же теперь будет по-ихнему.
Директор не нашел больше аргументов, чтобы продолжать защищать рабочих, и многозначительно посмотрел на коллег. Тогда выступил главный инженер.
— Я тоже убежден, что большинство уже теперь начинает понимать, что они слишком поторопились; они молча откажутся от своих безумных требований, в частности, чтобы Фальнер был оставлен на службе. Значительная часть рабочих будет спокойно продолжать работать, остальные раньше или позже последуют их примеру, и волнение стихнет, если вы, господин Дернбург, согласитесь на примирение.
— Нет! — сказал Дернбург резким, ледяным тоном.
— Но что делать с теми, которые завтра по-прежнему явятся на работу?
— Они должны подать заявление, что не поддерживают товарищей и готовы беспрекословно подчиниться мне; тогда они могут опять приступить к работе.
— Это невозможно!
— Ну, в таком случае мастерские будут закрыты. Посмотрим, кто дольше выдержит — они или я.
— Да, так поступить вы обязаны из уважения к самому себе и своему положению, — вмешался Вильденроде. — Вы как будто другого мнения, господа? Но ведь вы скоро убедитесь, что это единственно верный путь, если мы хотим заставить подчиняться всю массу рабочих.
Служащие молчали; они уже привыкли к тому, что барон всегда становился на сторону их патрона и что за ним признавали это право. Влияние Вильденроде они не считали особенно благотворным, но в нем постепенно привыкали видеть будущего зятя Дернбурга и хозяина Оденсберга. Поэтому никто не пытался возражать, и, когда Дернбург подал знак к окончанию совещания, все, молча поклонившись, удалились.
— Мне кажется, эти господа боятся забастовки, — насмешливо заметил Оскар, когда дверь за ними закрылась, — и ради мира во что бы то ни стало готовы пойти на всевозможные уступки. Я очень рад, что вы остались непреклонны: уступка была бы здесь непростительной слабостью.
Дернбург отошел к окну. Он казался очень постаревшим, но как ни тяжела была его участь, сломить его она не могла, в его фигуре все еще чувствовалась прежняя железная сила воли. Он молча смотрел на заводы. Там еще дымились печи, пылали горны, все еще шло обычным порядком, еще работали тысячи рук; завтра все там опустеет и затихнет… Надолго ли?
Он невольно высказал последнюю мысль вслух, и Вильденроде, подошедший к нему, понял его.
— Ну, долго-то это не протянется, — уверенно сказал он. — В ваших руках сила, и Оденсбергу не мешает, наконец, почувствовать ее. Этот сброд без мозгов бросил вас, чтобы бежать за первым встречным! Эта шайка…
— Оскар, вы говорите о моих рабочих, — мрачно остановил его Дернбург.
— Да, о ваших рабочих, которые в день выборов так трогательно доказали вам свою преданность! Могу себе вообразить, что тогда происходило в вашей душе!
— Нет, Оскар, не можете, — с угрюмым спокойствием возразил Дернбург, — вы чужой, пришелец в Оденсберге; для вас ваше будущее положение сводится только к власти. Может быть, со временем оно и для меня станет тем же, но прежде это было не так: я стоял во главе своих рабочих и все, что я делал, совершалось при их участии и для них; как каждый из них в нужде и опасности мог рассчитывать на меня, так я считал, что могу рассчитывать на них. Теперь все по-другому. Как глуп я был! Они не хотят мира, а жаждут войны!
— Да, они хотят войны, — повторил Вильденроде, — и они получат ее! Уж мы усмирим этот мятежный Оденсберг!
